Сын.

Я чувствую, как что-то внутри меня ломается с хрустом, похожим на треск замороженной ткани. Мне не нужно знать остальное. Я не хочу знать остальное.

Тепло лампы, аромат кофе, уютный полумрак нашей квартиры – всё становится чужим, далеким. Я слышу себя откуда-то со стороны. Сердце стучит тяжело, как будто застряло в рёбрах.

Сын.

Я всегда говорила, что смирилась. Говорила, что мы с Глебом есть друг у друга, работа, жизнь, полная важных вещей. Говорила, что не чувствую пустоту, не чувствую боли, когда вижу, как коллеги делятся фотографиями своих детей. Я так долго повторяла это, что почти поверила.

Но сейчас – этот удар, этот холод, который проходит сквозь меня, отрезвляющий, безжалостный. Это значит, что дело было не во мне.

Вода в ванной выключается, и звук падает на меня, как электрический разряд. Через секунду Глеб выходит, вытирая волосы полотенцем. Он даже не смотрит в мою сторону, проходит мимо, кидает полотенце на спинку кресла, наливает себе виски. Как будто ничего не произошло.

А для него и не произошло.

Я не произношу ни слова.

Просто медленно поворачиваюсь, беру чайник, наливаю воду в чашку.

Глеб смотрит на меня и наконец замечает – что-то не так. Его губы чуть шевелятся, но он ничего не говорит.

Я тоже.

Я просто жду. Жду, когда боль сожрёт меня изнутри, когда я смогу собраться, когда… Когда он сам скажет.

Если скажет.

Я наливаю чай, но не пью. Вода остывает, кружка становится холодной в ладонях, как кусок мрамора. Глеб сидит в кресле, пьёт виски, смотрит в экран ноутбука. Спокоен. Безмятежен. Чужой.

Я не поднимаю глаз, но вижу его – каждое движение, каждый глоток, каждую складку на лице. Как он ведёт себя так, словно ничего не произошло? Словно меня сейчас не разрывает изнутри, словно я не задыхаюсь, пытаясь удержать этот дикий, рвущийся наружу комок из боли, из вопросов, из догадок.

"Наш сын спрашивает."

Я даже не понимаю, как быстро кровь отливает от лица, как волна жара сначала ударяет в грудь, а потом оседает где-то в животе, превращаясь в тяжёлый, ледяной ком. Невозможно. Просто совпадение. Но я читаю это снова, и слова не меняются.

Сын.

Я чувствую, как что-то внутри меня ломается с хрустом, похожим на треск замороженной ткани. Мне не нужно знать остальное. Я не хочу знать остальное.

Тепло лампы, аромат кофе, уютный полумрак нашей квартиры – всё становится чужим, далеким. Я слышу себя откуда-то со стороны. Сердце стучит тяжело, как будто застряло в рёбрах.

Сын.

Я всегда говорила, что смирилась. Говорила, что мы с Глебом есть друг друга, работа, жизнь, полная важных вещей. Говорила, что не чувствую пустоту, не чувствую боли, когда вижу, как коллеги делятся фотографиями своих детей. Я так долго повторяла это, что почти поверила.

Но сейчас – этот удар, этот холод, который проходит сквозь меня, отрезвляющий, безжалостный. Это значит, что дело было не во мне.

Вода в ванной выключается, и звук падает на меня, как электрический разряд. Через секунду Глеб выходит, вытирая волосы полотенцем. Он даже не смотрит в мою сторону, проходит мимо, кидает полотенце на спинку кресла, наливает себе виски. Как будто ничего не произошло.

А для него и не произошло.

Я не произношу ни слова.

Просто медленно поворачиваюсь, беру чайник, наливаю воду в чашку.

Глеб смотрит на меня и наконец замечает – что-то не так. Его губы чуть шевелятся, но он ничего не говорит.

Я тоже.

Я просто жду. Жду, когда боль сожрёт меня изнутри, когда я смогу собраться, когда… Когда он сам скажет.

Если скажет.

Я наливаю чай, но не пью. Вода остывает, кружка становится холодной в ладонях, как кусок мрамора. Глеб сидит в кресле, пьёт виски, смотрит в экран ноутбука. Спокоен. Безмятежен. Чужой.