— Не куда-то, а домой. — Тяжесть его вздоха какая-то с перебором, и не слишком соответствует смыслу фразы. Чем Глебову мой дом-то не угодил? Или так далеко ехать? — А вообще, у меня к тебе дело, поэтому можешь считать, что я тебя похитил.

— Не хочу я никаких дел.

Угу. Бурчать можно много, вот только, когда Глебов достаёт ключи, останавливаясь у новенького красного седана, я продолжаю стоять на месте. Ладно, пусть уже похищает. Пусть всё что угодно, только дайте мне согреться!

Фары дважды мигают, и слышится щелчок дверей. Побуду немного плохой и беспринципной, садясь в относительно тёплое нутро машины, которая ещё пахнет автосалоном.

— Машенька, ты же добрая девочка и не сможешь бросить любимого преподавателя в беде, — насмешничает тем временем Глебов, заводя мотор.

А что, самые придирчивые когда-то у кого-то бывают в любимчиках?

— Я не настолько добрая.

Пальцы никак не согреются и, сняв перчатки, я кладу их на дефлектор.

— Спорим, что настолько? — Мои мучения обрываются Ильёй Глебовичем.

Тем, который забывает про руль, забирает, сжатые в кулаки, ладони себе и… нет, моё сознание этого не выдержит. Зажмурившись, я боюсь худшего, но Глебов, взяв руки в свои, всего лишь согревает их дыханием.

Всего лишь! Доводя меня до обморока и инфаркта одновременно. Чтоб вас всех! А чего, вообще, я боялась? Очередного поцелуя? Его нет, а, не смотрящий на меня, Глебов есть. И разом пересохшее горло есть. И желудок, от волнения скручивающийся в узел. И… да много чего есть, и всё это — лишнее.

Спасибо хоть за выключенный в салоне свет и позднее время, иначе местные сплетницы подавились бы ядом.

— Я не спорю, — заметно осипшим голосом отзываюсь я и напарываюсь на внимательный взгляд.

— Ты вроде Морозова, а за пять минут на улице умудрилась вконец простудиться.

Ага, простудилась. Лучше так, чем думать про перебои с дыханием, пульсом и всей мной. И про то, что Глебов сейчас почти так же близко как тогда, прижимающий меня к стене своим телом.

— Я мерзлячка, — по-прежнему сипло просвещаю его на свой счёт.

— Проблема, — подняв на меня взгляд, признаётся Глебов. И вот вопрос, он тоже резко простыл или как я? — Ничего, я куртку тебе куплю. Тёплую. — Как-то сердито выдохнув, он отпускает мои руки и резко отстраняется, уделив всё внимание машине. — Надень мои перчатки, они в бардачке.

— Я не…

— Ты мёрзнешь, Морозова, и можешь пропустить неделю из-за своих гордых выходок, — хмыкает Илья Глебович и выезжает, наконец, с парковки.

Пока перчатки находятся и пока надеваются, мы проезжаем три квартала и два светофора. Перчатки, кстати, оказываются действительно тёплыми, настолько, что ещё через пару кварталов мне становится жарко.

— Спасибо.

— Пожалуйста.

И вроде едем себе спокойно, молчим, а чисто женская логика недовольна, требуя начать хоть какой-то разговор.

— Вам нужна помощь? — Иногда ненавижу себя за эту робкую интонацию, но что делать некоторым не суждено стать вамп.

Илья Глебович молчит, и молчит долго.

— Нужна, — впервые совершенно серьёзно отвечает он. Или мне так кажется, потому что я не вижу его взгляд? — Но я передумал, забудь.

Не знаю, что там такого страшного в его любопытстве, но моё тоже может основательно пострадать.

— А вдруг я смогу? А вы отказываетесь.

— Не сможешь, — перебивает он.

В смысле?

— Откуда вам знать? — раздражённо выдохнув, я отворачиваюсь к окну. И возвращаюсь, почувствовав пристальный взгляд на затылке. — Что?

— Какие могут быть дела, Морозова, если ты меня боишься?

И вроде ничего не происходит, но атмосфера в салоне заметно меняется, становясь какой-то хищной. Такой же, как взгляд Глебова, путешествующий по моему лицу. Вот он касается лба, практически ощутимо переходит на скулы, заставив задержать дыхание. И спускается ниже, изучая мои губы так, что...