Я давно заметила, как в Ксюне укореняется сарказм. Да она вообще язва в последнее время! Не говорит, а жалит. И сразу по сердцу.

– Да. При чем, – выжимаю из себя с задетой гордостью и кидаю камушек в пруд.

Это наша последняя покатушка перед моим отъездом. Я Ксюне немного завидую. У нее еще целый год прежней жизни, без перемен, переездов и отчаяния. А мне страшно. Здесь – все, а там – ничего. Один Слава, который не хочет меня знать.

И все же Ксюня безусловно права. Я еду туда именно из-за него. Просто хочу уже поставить точку, чтобы больше не мучиться неизвестностью. Надоело гадать, почему Слава меня бросил. Хочу услышать от него, даже если это будет обидно.

Пусть специальность не совсем та, что я хотела. На реквизиторов, вообще, оказывается, мало где учат. А тут хоть что-то близкое. И престиж. Пол-ляма за год обучения. Такие деньги мы втроем, мама, папа, я, кажись, за пять лет бы не заработали. А за счет государства можно и поучиться. И папа похвалил содержание программы. Говорит, не стандартная для классических живописцев, там я смогу свои бутафорские навыки развить и не только.

– Наконец-то, призналась, – Ксюня закатывает глаза. – И на что ты надеешься?

– Ни на что, – я взмахиваю руками. – Просто хочу, чтобы он мне в лицо все сказал. А то свалил и забил, трусливое динамо.

– Вообще, загадка, конечно, какая кошка между вами пробежала. Слава обычно так себя не ведет. Мне кажется, это ты его чем-то обидела.

– Да чем? – я тут же вспоминаю Валентина и тот гадкий поцелуй, но мысленно встряхиваю голову. Ксюня до сих пор не знает. Никто не знает. Мы с Валентином общаемся, как общались, когда Слава еще был здесь. Он сдержал слово, больше не приставал ни разу. Но мне все равно стыдно, поэтому хочется отогнать от себя подозрения. – Ты просто брата защищаешь. А он, очевидно, как все – поматросил и бросил.

В конце концов, спустя год тишины это больше походит на правду, чем обида на один дурацкий поцелуй.

Ксюня фыркает. Устала от моего нытья. Я сама от него устала. Не хочу больше гнобить себя обидой. Я, наверное, почти его простила.

Мама говорит, что в восемнадцать лет у парней гормоны, сперматоксикоз и просто ветер в голове. Что лобные доли, которые делают нас сознательными и ответственными взрослыми, окончательно формируются только к двадцати пяти годам, поэтому молодежь такая безбашенная. А папа добавляет, что вообще только к тридцати пяти нагулялся. Типа парням нужно попробовать много и разного, чтобы найти то самое. Он и мне советовал не ограничиваться одним Славой, что в мире достаточно хороших людей, что тоже надо пробовать и выбирать.

Я решила, что так и сделаю. Вот приеду в Москву, получу от Славы отворот-поворот в лицо и пойду пробовать новых.

– Не смей ему ничего говорить, – грожу Ксюне пальцем.

– Да он и слушать не станет.

Я сникаю и выдергиваю пучок травы из газона. Не знаю, чем мне этот сорняк не угодил. Наверно, слишком на меня похож – такой же ненужный.

Несколько минут мы молчим. Вода всегда завораживает. Обычная рябь, блики заката на поверхности, фиолетовое небо в отражении, а смотрится эффектно. Природа эстетична по своей сути, говорит папа, просто не каждому дано это видеть. Он сам и в луже найдет красоту. Наверное, это талант и есть. Я учусь у него смотреть на мир глазами художника. Стараюсь подмечать детали, которые вроде на поверхности, но так обыденны, что не замечаемы. А у папы всегда найдется нестандартный ракурс. Мама этим восхищается.

– А у него там… есть… девушка? – я спрашиваю тихо, будто боюсь Ксюню спугнуть.