– Ты там без нас не скучай.

Слава крепко ее обхватывает и приподнимает. Оба смеются. Потом Елена Анатольевна закутывает его в свои материнские «крылья» и целует несколько раз в щеку.

– Давай, сынок. Устройся там хорошо. Документы держи при себе. От вокзала на такси езжай. Не таскайся с чемоданом по метро.

– Да, конечно, – Слава улыбается.

Мама еще долго не выпускает его из объятий. Глаза краснеют. Когда Слава отходит к отцу, она незаметно утирает слезинки.

– Ну, Славун, хорошего пути тебе, – говорит Олег Михайлович, стискивая Славу. У него руки мощные, и переломать могут, но Слава сам уже крепок и широк, держится, хоть и ворчит:

– Па, задушишь.

– Терпи. Что нас не убивает, делает нас сильнее. Твоя музыка же закалила мой слух, – басит Олег Михайлович, но в голосе есть нотки шутливости.

Елена Анатольевна с Ксюней смеются. А я молча соглашаюсь. Наверное, это прощание со Славой меня не убьет, значит, сделает сильнее.

– Да вы только и ждали, когда я уеду, – Слава отпихивает отца и отворачивается к поезду.

– Разумеется, хоть спать теперь будем нормально, – подхватывает Елена Анатольевна.

Все улыбаются. А я не могу. Сжимаю губы до боли, кажется, сейчас раздавлю, и брызнет кровь. Но это все равно не перекрывает тоску, которая вырезает во мне дыру. И та все ширится и ширится. Чем ближе отправление поезда, тем больше во мне пустоты.

Наконец, Слава обращает и на меня внимание. Золотое свечение в его глазах гаснет. Уголки губ опускаются. Ничего не говоря, он хватает меня за голову и целует. Неприлично страстно, недопустимо долго. Гремящий голос просит провожающих покинуть поезд. У нас очень мало времени остается, но мы не можем оторваться друг от друга.

Боже, какой он сладкий и нежный. Когда теперь я смогу насладиться этим вкусом? И снова испытать то, что познала этой ночью.

Всю грудь от этого щемит.

– Я позвоню, как доеду. Сразу, – шепчет Слава, не отрывая губы от моих. – Только ответь, пожалуйста.

– Все, Славун, пора, а то поезд без тебя уедет, – торопит его Олег Михайлович.

Я делаю судорожный вздох и киваю, глядя в родные глаза.

– Я тебя люблю, – очень тихо произносит Слава, чмокает меня в кончик носа и улыбается.

В шоке я не успеваю ему ответить. Сквозь слезы вижу, как он запихивает чемодан в вагон и прыгает следом. Из двери махает нам рукой, счастливый.

Внутри меня все расцветает и искрится. Радуется и грустит одновременно.

Поезд трогается. И вместе с ним по рельсам со скрипом ускользает моя любовь, первая и последняя. Я в этом убеждена.

Я рыдаю всю дорогу до мастерской. Ксюня понимающе молчит и иногда поглаживает меня по плечу. Мне даже не стыдно перед людьми: в метро, в автобусе, на улице. Все оборачиваются на мой рев, но пофиг. Я не могу держать это в себе. Хорошо хоть при Славе не разрыдалась, дала ему спокойно уехать.

– Да вы через месяц уже встретитесь, – наконец, Ксюня решает заговорить, уловив заминку в моих рыданиях.

Мы проходим по школьному двору. Я вытираю слезы подолом платья, потому что больше нечем. Пора уже успокоиться и взяться за работу. Марине Антоновне мое нытье не нужно.

– Посмотрим, – мне все кажется таким зыбким.

Хотя Славино признание вселило в меня надежду. Он впервые именно так сформулировал – люблю. Мы такие громкие слова вслух еще не говорили.

– Тем более, вы же это… да? Ночью? – в Ксюниных огромных глазах снова искрят хитринки, с которыми она встречала нас за завтраком.

Я смущаюсь и слабо улыбаюсь.

– Так и знала! – она аж подпрыгивает на радостях, а потом прижимается ко мне сбоку, хватая за плечи, и шепчет по-шпионски. – И каково это? Больно было?