Но теперь, на третьем месяце занятий, мы уже были близкими друзьями; перекусить я приносил ему свежие фрукты, к которым он, однако, не притрагивался, и Аарон побудил маму Роберто пригрозить ему наказанием, если он не будет меня слушаться. Первое время после моего диагноза, когда мне каждые пять минут казалось, что аорта расслаивается, часы, которые я проводил, стараясь сосредоточить внимание Роберто на мифологии кракенов[4] или на новонайденных останках доисторической акулы, были единственными, когда я сам мог, наоборот, рассеяться – рассеяться и забыть о грозящем смертью расширении синуса моей аорты.

Итак, всего через несколько дней после обследования на синдром Марфана я опять сидел на детском стульчике и вырезал неудобными ножницами для начальной школы разнообразных динозавров, которых мы распечатали из интернета на плотную бумагу, чтобы они служили добычей апатозаврам в диораме или составляли им компанию, – распечатали, греша несомненным анахронизмом, потому что нам не хватило терпения разобраться, какие динозавры жили в тот геологический период; и тут Роберто вернулся к теме, которая вошла в его сновидения после того, как он посмотрел на канале «Дискавери» фильм о наступлении второго ледникового периода.

– Когда небоскребы замерзнут, они упадут, как одиннадцатого сентября, – сказал он, как всегда, жизнерадостным тоном, но тише обычного, – и всех передавят.

Серьезность чувства и содержания Роберто, как правило, выражал не интонацией, а переменой в громкости.

– Если по-настоящему похолодает, ученые придумают новые способы отопления зданий, – сказал я.

– Но глобальное потепление[5], – проговорил он, улыбаясь и показывая брешь от выпавшего молочного зуба, но почти шепотом, что выдавало подлинный страх.

– Не думаю, что будет новый ледниковый период, – солгал я, вырезая очередное вымершее животное.

– Вы не верите в глобальное потепление? – спросил он.

Я промолчал.

– Не думаю, что на кого-нибудь будут падать здания, – сказал я наконец. – Тебе что, опять какой-то сон приснился?

– Был плохой сон, там за мной пришел Джозеф Кони[6], и…

– Джозеф Кони?

– Африканский бандит из кино.

– Что ты знаешь про Джозефа Кони?

– Я посмотрел про него на Ютьюбе, он там в Африке всех убивает.

– Но зачем Джозефу Кони приезжать в Бруклин? И при чем тут глобальное потепление?

– В моем плохом сне из-за глобального потепления настал ледниковый период, все здания замерзли, тюрьмы потрескались, все убийцы через трещины повыходили наружу и бросились на нас, и Джозеф Кони на нас бросился, нам надо убегать в Сан-Сальвадор, но у них вертолеты и бинокли ночного видения, а у нас все равно нет papeles[7], бежать нам некуда.

Он перестал резать и лег на стол подбородком, а потом лбом.

Все более частое состояние, при котором у меня кружится голова: скоропреходящая, но сильная агнозия[8], когда предмет у меня в руке – на этот раз зеленые безопасные детские ножницы – перестает быть привычным инструментом и становится чужеродным изделием, остраняющим заодно и кисть руки, состояние, вызываемое ощущением пространственно-временного коллапса или, парадоксальным образом, ошеломляющим чувством слияния всего и вся в одно целое: угандийский военный правитель возникает по милости Ютьюба в кошмарном сне ребенка из Сальвадора, живущего в Бруклине без документов, в детском сне о грядущих бедах, вызванных резкими переменами в погоде и бездушием имперской юридической системы, ставящей мальчика в положение человека без гражданства; Роберто, подобно мне, был склонен к апокалиптическому взгляду на глобальность.