Оказался он тогда в Петергофе, пригороде столичном. В Сергиевке – усадьбе принца Георгия Лейхтенбергского и черногорской княжны Анастасии. Сюда и приехали вечерком государь с государыней – богом данные папа и мама земли русской. От Царского Села до Сергиевки рукой подать.

Государь какой-то потерянный был. Но говорили долго. Трепетал сперва Григорий от страха: чай, с императором самим беседует! А после – от восторга трепетал. Вот ведь как, никого между ними, ни слуг, ни бояр, только он – и царь-батюшка! Прямо как в сказках, которых знал без числа.

От государыни пахло вкусно – вроде леденцами, как от сладких петушков на палочке, что Ефим Распутин детям с ярмарки привозил. Видно было: вслушивается царица, силится понять. Конечно, не русская ведь, да и мужика-то сибирского говор не вдруг разберёшь, грамоте Григорий не шибко обучен. Что хотел сказать – сам знал вроде. Только вот беда, увлекался! И мысль далеко вперёд слов убегала. А он запинался, прыгал, пытался догнать… Ну, да ничего. Кто хочет – тот поймёт, потому как в задушевном разговоре не слова надобно слушать, а сердце своё.

Увидел Григорий, почуял – вот те люди, которые понимают любовь. Ведь разобрать её трудно. Жалость – прямое естество, она у всех есть. Пожалел кого – и вот она, жалость. А любовь в изгнании живёт. Любовь – такая златница, что ей никто не может цены описать. Она дороже всего созданного самим господом, чего бы ни было на свете. Но только мало кто её понимает!

Беседовать о любви разные люди берутся, но по большей части только слыхали о ней, далеко отстояли. Даже и батюшки церковные, они ведь тоже двояко есть: есть – наёмники паствы, а есть такие, что сама жизнь натолкнула их быть истинным пастырем. У избранников есть совершенная любовь, к ним можно сходить послушать: не из книги будут сказывать, а из опыта. Ведь кто понимает сию златницу любви, то этот человек такой премудрый, что самого Соломона научит! И не стоит бояться духа зла, а только продолжать во господе, петь ему славу, любить друг друга, храм любить и причащаться почаще…

Такие слова говорил Григорий государю с государыней, а они слушали его со всем возможным вниманием. Черногорские княжны Милица с Анастасией были довольны: всё больше, всё чаще интересовалась Распутиным императорская семья. Божьего человека стали приглашать в Царское Село. Конечно, не самого по себе, а с княжнами. Те сразу дали понять мужику, что не крестьянское это дело – с царём напрямую дружбу водить. Каждую встречу готовили. Дожидались случая, чтобы вроде как любезность оказать родственникам венценосным. Ждали, чтобы соскучились те, чтобы попросили, и уж тогда только везли брата Григория в Александровский дворец.

Привыкали государь с государыней к баюкающим мужицким речам и в свою очередь радовались. Как хорошо: ни слуг, ни бояр между ними – только они и простой мужик! Словно в сказке: царь-батюшка запросто с народом говорит. А народ ничего не просит, ни на кого не жалуется, и знай себе о любви твердит, о благодати земной да о царстве небесном. Про странствия свои богомольные рассказывает Распутин, про святые места, про бескрайние российские просторы. Он-то их исходил вдоль и поперёк, а вот императорской семье даже на Валаам никак не выбраться – даром, что совсем рядом остров монастырский, на Ладожском озере.

Так за редкими разговорами один год прошёл, и другой… Но встречи с Распутиным случаться стали всё чаще. Всё глубже в императорские души проникал голос народа, который обещал их величествам духовник Феофан. Не нравоучительствовал брат Григорий, как Иоанн Кронштадтский. Не гугнил себе под нос, как Митя Козельский. Не просил чинов и денег, как мсье Филипп. Не бился в припадках, как Дарья Осипова. Покой от него исходил. Хорошо с ним было…