– Это ещё Козьма Прутков говорил: Я поэт, поэт даровитый! Я в этом убедился, читая других: если они поэты, то и я тоже!

– Не знаю я вашего Пруткова. Знаю только, что правильное отношение к миру у меня уже сейчас есть, а опыта нет. Где неучу взять опыт? Школа нужна, а меня из гимназии вышибли, из училища Строгановского – тоже… На воле понял: если партийную работу продолжать, надо переходить в нелегалы. Но тогда неучем и останусь. Буду всю жизнь револьверы прятать и переписывать в листовки чужие мысли из умных книжек, которые товарищи дают. А если прочитанное из меня вытряхнуть, что останется? Марксистский метод, и всё.

– То есть поняли, что лучше Белого пока не напишете?

– Не напишу. В небеса запустил ананасом – весело так не напишу никогда. Только сотни томительных дней… Решил учиться, чтобы делать социалистическое искусство. А с ревборьбой прервался…

– До чего же язык у вас ужасный, Владим Владимыч! Сами себя послушайте: ревборьба, замначальника, ревплаксивый… скажите ещё – нацменьшинства и жэдэвокзал… Слова-убожества! Калеки! Инвалиды, как ваш французский.

– Это язык улицы!

– Это – язык насекомых! Маленьких безмозглых насекомых! Вы хотите потрясать устои? Вас тошнит от красивенького? Понимаю! Вам хочется антиэстетики? Пожалуйста, вот Саша Чёрный:

– Слишком несерьёзно? – Бурлюк распалился не на шутку. – Пожалуйста, он же, про Петербург:

– Слишком просто? Пожалуйста, Велимир Хлебников, вычурная работа с формой и звуком:

– Или тех же нелюбимых смехачей вспомните… Есть языки разные, а языка улицы – нет! Безъязыкая она! – гаркнул Бурлюк. – Нечем ей разговаривать!

Маяковский огрызнулся:

– Чёрт возьми, нет – значит, будет!

– Вот так возьмёт – и будет?

– Я его придумаю! Наш с улицей общий язык!

– Ну-ну…

Два приятеля энергично рассекали толпу и препирались в голос, так что городовой на углу Невского и Садовой с подозрением на них посмотрел. Поймав этот взгляд, Бурлюк снизил тон.

– Вам, Владимир Владимирович, сперва и вправду подучиться надо. Россию посмотреть, народ послушать…

– Чтобы в стихи с полей глину тащить?

– А что вы хотите тащить? Чугун и железо? Из глины, между прочим, человек создан! А из чугуна что?

– А из чугуна… памятники!

Бурлюк застыл как вкопанный. Маяковский недоумённо обернулся.

– Что с вами? – спросил он.

– Маяковский! – Бурлюк подошёл и крепко сжал приятелю руку. – Это… это прозвучало! Если вас разозлить, вы убийственно остроумны. Почаще будьте таким. Нет, будьте таким всегда. Блеск!

Телефон зазвонил поздно вечером.

Была суббота, но капитан Ронге работал и по выходным. Он просидел в своём кабинете до начала двенадцатого. Перед глазами уже плясали красные чёртики – от выпитого кофе, выкуренных папирос и прочитанных бумаг. Максимилиан решил, что на сегодня достаточно: пора домой.

Службу контрразведки Evidenzbüro лихорадило. Если у кого и оставались надежды на возможность решить миром балканскую проблему, то теперь они окончательно истаяли. Россия вооружала сербов и болгар, совершенствуя притом и собственную армию. Интриговали англичане. Хитрили французы. Крупнейшие города Европы превратились в шпионский муравейник. Неотвратимо приближалась война.