На сегодняшний день в моём далеко не плотном графике запланирован вернисаж с особой «атмосферой», «публикой» и «душой». И я отлично знаю,  и ОН отлично знает, чем именно для нас обоих закончится это мероприятие.

Всё не было бы так печально, если бы я имела хоть малейшее представление о том, что это будет за событие, и как мне наряжаться. Дерзкая мысль о джинсах и футболке быстро сдаётся натиску разума и я, не мудрствуя лукаво, хватаю первое попавшееся не слишком вычурное и блескучее  платье-футляр. Единственный его козырь – цвет, он стальной. Ну и…  вырез. Глубокий остроконечный вырез – это всё, что я могу сказать о своей одежде. Женщина, открывающая свою грудь так глубоко, делает мужчине приглашение.

Ни кудрей, ни гривы до поясницы или, того и гляди, пониже её -  у меня самые обычные естественно чёрные и до безобразия прямые волосы. Единственное, что делает меня похожей на мало-мальски привлекательную женщину – это брови. Они в меру широкие, прямые и ровные – опять же от рождения, и как, в принципе, у любой бразилианки по происхождению.

Я крашу свой рот в цвет крови. Стойкая помада на моих и без того выдающихся губах не говорит, нет, она вопит о преступлении. Сердце колотится в груди, как сумасшедшее, просит остановиться, но моё решение уже принято.

15 минут…

Когда-нибудь мы все умрём: и плохие, и хорошие, и правые, и виноватые, но сегодня я получу свои 15 минут.

Смотрю на собственное отражение в зеркале нашей столько лет общей с мужем ванной и глаз своих не вижу, только губы.

В галерее чувствую себя одной из выставленных картин - эдакий субъективный шедевр для тонких ценителей ньюмодернизма - на фоне голубоглазых блондинок англосакского происхождения я выгляжу ярко.

В толпе холёных Ванкуверцев не видно ни Анселя, ни моих одногруппниц - азиаток, меня приветствуют несколько знакомых лиц, чьи имена я никогда не старалась запомнить.

Первые десять минут я пытаюсь понять художественность мазни, занимающей место на стенах одной из центральных галерей в городе. Обращаю внимание на технику, стараюсь разгадать задумку творца, как и наказывал учитель, но, то ли я тупа, то ли совершенно не восприимчива к прекрасному, постигнуть суть искусства, увы, не удаётся. Я пробираюсь в глубь зала, шарю глазами в поисках цели своего визита и нахожу его в компании негромко смеющихся дам. Маэстро, в кои-то веки сменивший джинсы и майку на брюки и тёмно синюю рубашку, выглядит… магнетически. Сквозь фирменную улыбку с печатью «я делаю вам одолжение» уверенно проглядывает его действительно приподнятое настроение. Он замечает меня не сразу - целиком поглощён общением: после каждой его лениво брошенной фразы азиатки заходятся весельем, кокетливо прикрывая маленькими ручками свои рты.

Я успеваю довольно долго понаблюдать эту картину, пока Ансель не цепляет взглядом мою одинокую фигуру. Выражение его лица сменяется на… неопределённое.

Между нами всего 12 лет. Что такое 12 лет на фоне бесконечности времени? И, тем не менее, эта цифра обескураживает. Мне кажется, я физически ощущаю каждый свой изъян, всякий признак старения: каждую зарождающуюся морщину, седой волос, ямку на коже вместо юной ровности и гладкости.

И вот он совершает своё фирменное моложавое движение головой вниз, затем медленно вверх, когда взгляд возвращается уже совершенно другим: так, наверное, смотрят стриптизёры в клубе на перспективно упакованных дам.

Не отрывая взгляда, Ансель с демонстративной неторопливостью подходит ко мне. Мне кажется, он не ожидал, что я заявлюсь, и уже успел обрисовать планы на вечер. Эти планы, вытянув погрустневшие лица, остались стоять у столика с напитками, а сам маэстро ещё не определился, что ему на сегодня интереснее: молодое, свежее, доступное и понятное или одинокий, весь в пыли и трещинах, чужой трофей с сомнительной антикварной ценностью.