Вскоре Машка отстрелялась, снимать ей было больше нечего; завернувшись в простыню, она тянула пиво, рядом под той же простыней сидел голый очкарик с серьгой, который окончательно поглупел, щекотал свою подружку-кубышку и отпускал дурацкие шуточки над оставшимися игроками, а Варя с белесым продолжали наматывать счет. Что-то заразительное, пьянящее и совершенно новое, никогда прежде Варей не переживаемое, было в этой атмосфере. В какой-то момент она поймала себя на мысли, что, пожалуй, могла бы снять кофточку, чтобы все увидели ее новое шведское белье и высокую грудь, но больше… Она бы лучше умерла или выбросилась в окно, но еще сильнее ей хотелось победить сидящего напротив врага. Тяжело дыша, двое смотрели в глаза друг другу, лица у обоих были напряжены, у парня выступили капельки пота на лбу, Варя то и дело откидывала мешавшие ей волосы. Она понимала, что перешла черту и если проиграет, то обратить все в шутку и пойти на попятную не удастся. Уже не осталось в ушах сережек и заколок в волосах, Варя сидела, дрожа и удерживая внимание из последних сил, но все равно споткнулась, когда счет перевалил за три сотни.

– Отвернись! – приказала она и побледнела.

Парень усмехнулся и продолжал в упор на нее смотреть, потом глаза у ее врага налились кровью, замутились и поплыли, дыхание стало более частым, и себя не помнившая Варя почувствовала, что победа ее близка. Она дожимала это несчастное, загнанное существо, мужское похотливое животное, не умеющее делить на три, и не испытывала к нему жалости.

Когда он ошибся в последний раз, Варя усмехнулась, потом не глядя собрала свои вещи и вышла из комнаты. Обнаженной спиной она чувствовала и ненависть, и восхищение, с какими смотрел ей вслед поверженный соперник. С залива накатывал влажный северный ветер, колонна автобусов ехала по притихшему городу, увозя с набережной напевшихся, накричавшихся, опьяненных близкой свободой людей. Был тот час, когда в городе сделалось особенно тихо, и только поливальные машины мыли Ригу, чтобы наутро она предстала чистой и свежей, как всегда. А глаза у мальчика красивые, подумала Варя. И руки, наверное, ласковые. Но как можно, когда в другой комнате, в это же время… В коридоре послышались шорох, шепот, шум, несколько раз в дверь постучали, но, уморенная долгим днем, она ничего не слышала.

С утра Машка ходила по квартире мрачнее московского таксиста, которому заплатили строго по счетчику. Постели были не прибраны, повсюду валялись пустые бутылки, окурки, безжалостное солнце высвечивало ночной ужас и злое лицо Марии с сузившимися глазами как олицетворение вчерашнего кошмара.

– Ты кем меня, сестра, считаешь? – произнесла она звонко и, не смущаясь, выговорила страшное слово.

Варя подняла на нее недоуменный взгляд.

– Что уставилась? Как я буду людям в глазам смотреть? Сразу с двумя в одну ночь переспала.

– За-ачем ты это с-сделала?

– «За-ачем, за-ачем!» Не могла я его так оставить. Ладно, собирайся, на море поедем.

– Нет, я… мне в Москву…

Машка посмотрела на нее обиженно, а потом процедила сквозь зубы:

– Ишь ты, нежные мы какие! Ну и катись в свою Москву. Катись-катись!

Она стояла и орала, и этот крик преследовал Варю, неуклюже шедшую в туфлях на каблуках, с тяжелой сумкой по трамвайным путям под палящим солнцем и недоуменными взглядами латышей: неужели начался русский исход? Сталинская высотка, как гигантский часовой, провожала Варю на вокзале.

«Пока я стою в этом городе, – говорило здание, – он наш».

– Язык – это прежде всего политика. Здесь все должно быть поставлено на государственную основу. Вы бы видели, какие деньги вколачивают французы в свои культурные центры. Французы! Из которых лишнюю копейку не выбьешь. Голландцы! Те просто скупердяи, каких свет не видывал, но весь мир их знает. Американцы, шведы, немцы – все. И только у нас трусость и глупость чудовищная. Там, где не надо, швыряем деньги направо-налево, а где они позарез нужны, жмемся. Над нами скоро весь мир смеяться станет. Мне плевать на то, что у нас ничего не купишь в магазинах и всюду тебе хамят, но мы живем в империи и должны проводить имперскую политику. – Мать носилась по квартире, и Варя с бабушкой испуганно на нее смотрели. – А в Чили? Что мы там себе позволили? Мы были обязаны спасти Альенде! А вместо этого позорно ушли и предали друзей. Дали себя публично унизить. И так же завтра предадим Кубу. И помяните мое слово, из Прибалтики и Средней Азии нас погонят, как только почувствуют нашу слабость. Подойди сюда, доченька. Господи, красивая-то какая. Умная, скромная, только одеваешься неправильно. Тебе же не тридцать лет! Разве такие длинные узкие юбки сейчас носят? Девочка должна носить джинсы, футболочку, ветровку и рюкзачок на спине. Так все студентки на Западе одеваются. Как же я перед тобой виновата!