– Ага! Значит, вы и есть та самая красавица Варя, которая учит испанский язык, – обрадовался интеллигент. – В Риге в прошлом веке жил испанский консул. Он был женат, но влюбился в здешнюю девушку.

– И что?

– Так мучился, что бросился в Даугаву.

– Ну и дурак, – сказала Машка, наступая ему на ногу и с тревогой поглядела на побледневшую сестру.

Но парень ничего не замечал:

– Его спасли, а на следующий день он бросился снова. Второй раз спасать не стали.

– Я же говорю, дурак.

– Почему? – удивился очкарик.

– Потому что думать надо, что говоришь.

Мальчишки выпендривались и друг друга подкалывали, Машка кривлялась, но все равно эти люди были свои, родные, и Варя вдруг почувствовала, что значит общность крови в чужом городе. Она пила шипучую яблочную бурду под названием «Салют», которую Мария называла шампанским, и чувствовала, как уходит из души страх. На смену приходили расслабленность и усталость, сквозь которую девушка замечала, что оба парня положили на нее глаз и от нее зависело, кого она выберет, но ей не хотелось никого выбирать, а просто сидеть и говорить. А еще больше – спать.

– Маша, можно тебя на минутку?

– Ну что? – Глаза у Машки возбужденно блестели. – Какого берешь? Уступаю.

– Пусть они лучше уйдут.

– Ты чего, белены объелась? Куда они уйдут? Они к нам в гости пришли.

– Я спать хочу.

– У, черт меня угораздил с тобой связаться!

– Я не могу, – сказала Варя жалобно, – я устала, ну, пожалуйста.

– Если ты, если ты… – В глазах у Машки сверкнула обида. – Я для нее старалась, специально маму с братьями из дома отправила. А она…

– Я посижу еще чуть-чуть, но, если усну, не обижайся.

На смену «Салюту» пришел портвейн, разговор сделался живее, и Варя с удивлением обнаружила, что к ней клеится интеллигент с серьгой. Она небрежно обронила что-то насчет заграницы и профессора-мамы, мальчики не отставали, и Варя сама не заметила, как стала говорить горячо и быстро. Машка смотрела на нее насмешливо, позевывала и, наконец, прервала разговор:

– Давайте сыграем в трах.

– Как это? – удивилась Варя.

– А очень просто. Начинаем по кругу считать, но вместо чисел, которые делятся или оканчиваются на три, говорим «трах». Кто ошибается – снимает с себя одну вещь.

Варя растерянно посмотрела на очкарика Мишу.

– А что? – сказал интеллигент. – Пожалуй, в этом есть торч. У Борхеса подобное было.

– Раз, – начала Мария.

– Два, – произнес Андрей.

– Трах, – неуверенно сказала Варя.

Она смеялась вместе со всеми, глядя, как парни снимают с себя часы, носки, вынимают из карманов расчески и сигареты, спорят, можно ли это считать вещами или нет. Мария скинула туфлю и отшвырнула ее в угол, и Варя не была уверена, что она не сделала это намеренно. Маленький Миша снимал одежду и не трогал серьгу, говоря, что скорее расстанется с трусами. Но все равно Варя была уверена, что, как только дойдет до более серьезных предметов, игра иссякнет сама собой. Однако, в очередной раз подсев на цифре «семьдесят три», которая была тем трудна, что тут шло два траха подряд, Машенька расстегнула линялый батник, давно потерявший благородный кремовый цвет, и он так же легко и просто полетел на пол, как туфля.

Варя не верила очам. Сама она сняла только заколку и серебряный браслет, и при виде дикарки-сестры, для которой обнажаться было, видимо, более естественным состоянием тела, чем носить одежду, ей захотелось выйти из комнаты, сказать, что никакого удовольствия и смысла в этой забаве она не видит, и все-таки что-то не отпускало Варю. И этим «что-то» была не глупая детдомовка, которая совершенно не комплексовала оттого, что некрасива, не очкарик Миша, чьи глазки вдруг сделались противными и маслянистыми, так что трудно было поверить, как мог один и тот же человек рассуждать о метафизике, экзистенциализме и психоделическом роке и липнуть к глупой, никчемной и некрасивой девке, не убиравшей его руки со своей коленки. Все, что окружало Варю, было противно до невыносимости и требовало, чтобы она ушла, но странный насмешливый взгляд высокомерного, не торопившегося расставаться с вещами Андрея был причиной, ее удерживавшей. Серые, со стальным отливом глаза, напротив, точно вопрошали: «Ну что, сдрейфила, маменькина дочка, бабушкина внучка? Слабо тебе?» Он бросал вызов ей и всей ее жизни, и не принять этот вызов Варя не могла и защитить себя могла только на этом поле.