Перед нами – фундаментальный вопрос о возможностях развития социализма в условиях, когда для генезиса «царства свободы» еще не вызрели достаточные предпосылки. Он уходит своими корнями в полемику об объективной обусловленности и социалистической природе Октябрьской революции 1917 года – полемику, начавшуюся еще накануне этих исторических событий. В 2007 году, в связи с 90-летием революции, они вновь обнажили всю свою актуальность, которая оказалась вдвойне велика в контексте попыток продвижения к социализму в Венесуэле, а так же споров о возможностях социалистической эволюции Кубы, Китая, Вьетнама – стран, чей уровень развития следует отнести, скорее всего, к периоду неравномерного перехода к развитому индустриальному обществу. А этот уровень, как показал опыт распада СССР, скорее неадекватен для социализма…

В рамках нашей школы главным критиком, казалось бы, незыблемой в рамках прежней советской традиции тезы об Октябрьской революции как социалистической, стал М.И. Воейков (с некоторой частью этой критики солидаризируется и А.И. Колганов)[3]. Развивая тезисы А. Грамши, Р. Люксембург, ряда представителей международного троцкистского направления и т. д., он доказывает, что по своим реальным результатам и реальным движущим силам Октябрь 1917 года был продолжением Февраля, частью единого процесса буржуазной экономической, социальной и даже технологической революции в России. Соответственно, ключевым выводом автора является положение о буржуазной (в общем и целом) природе «реального социализма».

Основные аргументы М.И. Воейкова в принципе известны: главным субъектом революционных событий не мог быть пролетариат (он был крайне малочислен в России) и он им не стал. Главные задачи, которые действительно решила революция, были буржуазными (индустриализация, урбанизация, ликвидация неграмотности и т. п.). Социально-экономические отношения, господствовавшие в СССР, трудно назвать социалистическими, ибо мера отчуждения человека от труда, его средств и результатов была в условиях этой системы едва ли не выше, чем в условиях «классического капитализма». Следовательно, делает вывод профессор Воейков, эта революция объективно была буржуазной. Оригинальным в данной постановке является дополнение, которое делает этот автор: акцент на недостаточности для развертывания социалистического проекта даже тех материальных условий, которые сложились в СССР в условиях т. н. «развитого социализма» – с одной стороны, выделение многих прогрессивных достижений (а не только глубочайших негативных явлений) в практике реального социализма – с другой. Последние два тезиса еще в большей мере характерны для А.И. Колганова.

С ним активно спорит Б.Ф. Славин, акцентируя внимание на социалистических слагаемых революции[4]. Это и природа партии большевиков, других левых партий, совершавших революцию, и содержание многих социально-экономических преобразований (не только национализации, но и планирования, социальных гарантий и т. п.), и новый тип человека, возникшего в результате победы этой революции, и самосознание ее субъектов и др.

С этими аргументами трудно не согласиться, но, тем не менее, они мне кажутся недостаточными. Они доказывают, прежде всего то, что и в самой революции, и в системе, возникшей после ее свершения, были реальные ростки нового, посткапиталистического общества. Это доказать можно и с этим, в конечном итоге, может согласиться если не Воейков, то Колганов.