«…Мы, как нация, потерпели духовный крах» – подводит итог Солженицин. Ну что же, для монархиста, не видящего для России никакого иного пути процветания, кроме как под благодетельной монаршей дланью, вывод вполне логичный. Конечно, крах: монарх оказался несостоятельным, двор – тоже, дворянство забыло о своем долге, генералитет и офицерство растерялись, интеллигенция все только портила, церковь упустила духовное руководство, народ… народ тоже оказался неправильный. Все были плохи, вот хорошая монархическая идея и рухнула. В силу всеобщего помутнения умов. Фактически Солженицин достаточно убедительно показал, что сословная монархия себя изжила, и против нее ополчилось все российское общество. А та конкретная монархия – царствование Николая Романова Последнего – вообще встала всем поперек горла. У нее не было исторического будущего, как бы ни лил по ней слезы Солженицин.

А вот какой вывод должны сделать мы? С чего бы вдруг «Российская газета» – почти официоз – так озаботилась максимально широким распространением откровений Александра Исаевича? Почему оказалась отброшенной прежде господствовавшая в средствах массовой информации либеральная трактовка Февральской революции, противопоставлявшая благодетельный, демократический и народолюбивый Февраль кошмарному, тоталитарному и человеконенавистническому Октябрю?

По двум причинам. Первая – но не главная – давно обнаружившаяся научная несостоятельность противопоставления Февраля и Октября, которые на самом деле являются всего лишь двумя ступенями общего потока русской революции, зародившегося еще где-то в 1902–1903 годах, с началом массовых «аграрных беспорядков», как называли тогда мужицкие бунты. Вторая, более важная – кредит доверия к «февральским ценностям» в российском обществе серьезно подорван реформаторами, которые клялись этими ценностями последние два десятка лет. И вот часть российской правящей элиты решила всерьез попробовать вообще отказаться от этих «февральских ценностей», публично предать их анафеме, – но, разумеется, не в пользу ценностей Октября. В качестве замены нам предлагают замшелую конструкцию, в основе которой лежит приснопамятная троица – «самодержавие, православие, народность». Происходит явный дрейф от показного либерализма к махровой реакции и черносотенству.

Собранные «Российской Газетой» историки – почитатели Солженицина – дружно провозглашают чрезмерность свобод, «дарованных» царем народу в октябре 1905 года, с пониманием глядят на «столыпинские галстуки» и порицают Февраль, открывший дорогу Октябрю. Они, впрочем, малость поосторожнее Александра Исаевича и не зовут нас возлюбить монархию. Но идеи твердой власти, огражденной от претензий «быдла», реформ только сверху, защиты «национальных интересов» железным кулаком (который и будет решать, в чем эти интересы состоят) – эти идеи вполне способны найти их сочувствие и поддержку.

Так что же, именно таков, стало быть, тот новый национальный проект, под который спешно удобряется идеологическая почва? Тем, кто хочет его выстроить, хотелось бы посоветовать не только проклинать Февраль, но и помнить о нем. А то как бы не столкнуться с ним лицом к лицу в самое неподходящее время.

Слов нет, февральские ценности не удовлетворили народ ни тогда, ни сегодня, 90 лет спустя. Однако народ шел на революцию в первую очередь не ради парламентаризма, свободы печати, свободы союзов и т. д. Он шел на нее ради разрешения насущных проблем своей жизни. И если сегодня от решения этих проблем хотят отгородиться «охранительными» мерами в дофевральском духе, не стоит удивляться, что ответ может оказаться тем же, что и в феврале 1917 года.