А потом я перевел разговор в другое русло:

– А как ты все это время жил? Где был, что делал?

– Тренировался в лагере «Сан-Мартен»…

– Не в «Кюри»?

– Нет, это новый. Но шишки все те же, надо думать.

Только выпустили нас на два месяца раньше – выходных не было. Потом я просился на «Роджер Янг», но вместо этого попал к Добровольцам Макслаттери. Хорошая часть.

– Да, слыхал.

Добровольцы имели репутацию ребят жестких, крутых и серьезных в деле – почти как Дикобразы.

– То есть была хорошая часть. Я несколько раз ходил с ними в десант, и несколько ребят нашли себе могилу, а потом я получил это.

Он поглядел на свои шевроны.

– Когда мы ходили на Шеол, я уже был капралом.

– Ты там был? Я тоже!

В эту минуту отец стал для меня ближе, чем когда-либо в жизни.

– Я знаю. То есть уже потом я узнал, что вы там тоже были. А мы дрались миль на пятьдесят севернее. Мы отражали их контратаку, когда они полезли из-под земли, как летучие мыши из пещеры.

Отец передернул плечами.

– Так что, когда все кончилось, я остался капралом без части. Ее уже не было смысла восстанавливать. И меня отправили сюда. Была еще вакансия у Белых Медведей, но я договорился с сержантом по распределению, и, будто по волшебству, пришла заявка на капрала с «Роджера Янга». И вот я здесь.

– А когда ты пошел на службу?

Как только я задал этот вопрос, я понял, что этого не стоило делать, но надо было увести разговор от Добровольцев Макслаттери – человеку, потерявшему свою часть, лучше поскорей забыть о ней.

Отец сказал тихо:

– Вскоре после Буэнос-Айреса.

– Понимаю.

Некоторое время отец молчал, а потом мягко сказал:

– Нет, сынок, похоже, ты не все понимаешь.

– Сэр?

– Ммм… даже не знаю, как толком объяснить. Конечно, гибель твоей мамы сыграла большую роль. Но я пошел в армию не только чтобы отомстить за нее. Свою роль здесь сыграл и ты…

– Я?

– Да, ты. Я с самого начала лучше мамы понимал твой поступок, не стоит винить ее, ведь женщины смыслят в таких делах не больше, чем куры в плавании. Мне кажется, я понимал, почему ты пошел на службу, хотя и сомневался тогда, что ты сам это понимаешь… В конце концов, половина моей злости на тебя была из-за того, что ты сделал то, что – я всем сердцем чувствовал – должен был сделать я. Но причиной того, что я пошел на службу, ты, конечно, не был – только дал толчок да помог выбрать род войск.

Отец помолчал.

– Я был в плохой форме, когда ты пошел в армию. Тогда я регулярно ходил к гипнотерапевту – ты и не замечал, верно? – но дальше выяснения, что я глубоко неудовлетворен, мы не пошли. Когда ты ушел, все это вылилось на тебя – но причина была во мне самом, и мы с гипнотерапевтом это знали. Что на нас надвигается беда, я понял гораздо раньше многих. Нам предложили военный заказ еще за месяц до объявления чрезвычайного положения. Мы полностью работали на военные нужды, еще когда ты был в лагере.

Все это время я чувствовал себя лучше, работая для смерти и не имея времени на гипнотерапевта. Но затем нервы расшатались еще пуще. Сынок, ты что-нибудь знаешь о штатских?

– Ну… по крайней мере, говорят они на другом языке, это точно.

– Да, ясней не скажешь. Помнишь мадам Рутман? Когда я закончил учебку, мне дали отпуск на несколько дней, и я поехал домой. Виделся там со многими нашими друзьями, прощался, и ее тоже видел. Ну, она щебечет, как всегда, и говорит: «Так вы, значит, уезжаете? Если будете на Фарэвэй, обязательно разыщите моих лучших друзей – Ригатосов». Ну, я ей как можно деликатней объясняю: мол, Фарэвэй оккупирована, и это невозможно. Но это на нее не произвело впечатления. Она сказала: «А, ну это ничего – они ведь не военные!»