Сержант Зим по этому поводу только сказал:

– Мог бы сделать получше. Два наряда вне очереди.

И я сделал получше к следующему смотру.

Первые шесть недель были здорово тяжелы и насыщены: муштра сменялась марш-бросками и наоборот. Уже к тому времени, как отсеялась первая партия, мы способны были сделать пятьдесят миль за десять часов – очень прилично для тех, кто раньше нечасто ходил пешком. Отдыхали мы на ходу, только меняли аллюр – тихий шаг, быстрый шаг и рысь. Иногда мы, прошагав в один конец, разбивали лагерь, съедали полевые рационы, ночевали в спальниках, а на следующий день возвращались обратно.

Однажды мы вышли в обычный поход, без заплечных мешков, без рационов. Когда не остановились на обед, я не слишком удивился – знал уже, что к чему, и заблаговременно спер в столовой сахара и галет и еще разной еды и все это рассовал по карманам, однако, когда начался вечер, а мы продолжали удаляться от лагеря, почуял неладное. Но я уже был настолько умен, что не задавал дурацких вопросов.

Остановились мы перед самым наступлением темноты – три роты, уже достаточно поредевшие. Был устроен батальонный смотр, правда без музыки, затем расставили часовых и разрешили нам разойтись. Я немедленно направился к капрал-инструктору Бронски – с ним общаться было полегче, чем с остальными, а я все-таки чувствовал на себе некоторую ответственность. Дело в том, что к этому времени мне посчастливилось быть произведенным в рекрут-капралы. Правда, эти шевроны были считай что игрушечные – никаких привилегий не давали, кроме как отвечать за все свое отделение, а снять их могли еще быстрей, чем нашили. Сперва Зим перепробовал в роли рекрут-капралов всех, кто постарше, а я нарукавную повязку с шевронами унаследовал пару дней назад от командира нашего отделения. Он, не выдержав нагрузок, загремел в госпиталь.

– Капрал Бронски, – спросил я, – что там слышно? Когда будем ужинать?

Он в ответ ухмыльнулся:

– Да есть у меня пара галет. Хочешь, поделюсь?

– А? Нет, спасибо, сэр. – У меня съестных припасов имелось куда больше. – Значит, ужина не будет?

– Знаешь, салажонок, мне тоже никто не доложился. Только вертолетов со жратвой что-то не видать. На твоем месте я бы собрал свое отделение да прикинул, что к чему. Авось кому и посчастливится подбить камнем кролика.

– Есть, сэр. Но… Мы пробудем здесь всю ночь? Ведь спальников мы не взяли!

Он выпучил на меня глаза:

– Да что ты говоришь? Спальников не взяли, надо же! И правда, не взяли…

Он сделал вид, что напряженно думает.

– М-м-м… Видал когда-нибудь, как овечья отара во время бурана сбивается в кучу?

– Нет, сэр.

– Все равно попробуйте. Овцы же не замерзают, авось и вы не замерзнете. А если не любишь компании, можешь всю ночь бегать. Никто слова тебе не скажет, если не будешь за посты вылезать. Главное, не тормози – и не замерзнешь! Разве что маленько устанешь к завтрему!

Он опять ухмыльнулся.

Я отдал честь и вернулся к своему расчету. Мы стали делить наши припасы – и я на этом сильно проиграл; большинство этих олухов даже не сообразили спереть что-нибудь из столовой, а другие все сожрали еще на марше. Однако после нескольких крекеров и сушеных слив все-таки потише трубит в желудке.

Овечий прием тоже сработал: его проделал вместе весь наш полувзвод – три отделения. Конечно, если кто хочет выспаться, то ему не стоит проделывать такие штуки. Если лежишь с краю, один бок, как ни крути, мерзнет, тогда, понятно, лезешь в середину. А уж когда ты в середину пролез – согреваешься, но тут каждый норовит сложить на тебя свои мослы либо дышит в лицо своей нечищеной пастью… Так и ползаем всю ночь взад-вперед, на манер броуновского движения, и не заснуть, и не проснуться окончательно. Поэтому ночь будто сто лет тянется.