Константин тотчас осознает опасность. В понятном страхе, несмотря на все мирные речи Мехмеда, он шлет нарочных в Италию, нарочных к папе, нарочных в Венецию, в Геную, просит прислать галеры и солдат. Но Рим медлит, Венеция тоже. Ведь меж верой Востока и верой Запада по-прежнему зияет давняя богословская пропасть. Греческая церковь ненавидит римскую, и ее патриарх отказывается признать папу верховным пастырем. Тем не менее ввиду турецкой угрозы на двух соборах, в Ферраре и во Флоренции, давным-давно вынесено решение о воссоединении обеих церквей, а потому гарантирована помощь Византии против турок.

Однако, едва лишь опасность для Византии стала менее острой, греческие синоды отказались утвердить договор; только теперь, когда султаном стал Мехмед, православное упрямство меркнет перед необходимостью: одновременно с просьбой о безотлагательной помощи Византия шлет в Рим весть о своей готовности уступить. Теперь снаряжают галеры, грузят солдат и боеприпасы, и на одном из кораблей поплывет папский легат, дабы торжественно совершить примирение обеих церквей Запада и возвестить миру, что напавший на Византию бросит вызов всем христианам.

Грандиозное зрелище того декабрьского дня: великолепная базилика, чья тогдашняя роскошь, мраморно-мозаичная, мерцающая изысканными драгоценностями, в нынешней мечети едва угадывается, празднует великое торжество примирения. В окружении всех вельмож своей империи явился Константин, басилевс, дабы своей императорской короной высочайше засвидетельствовать и гарантировать вечное согласие. Огромное помещение, озаренное несчетными свечами, переполнено; у алтаря по-братски служат литургию легат римского престола Исидор и православный патриарх Григорий; впервые в этом храме вновь включено в молитву имя папы, впервые на латыни и на греческом одновременно взлетает ввысь, к сводам вековечного собора, благочестивое песнопение, меж тем как торжественная процессия умиротворенного духовенства проносит по храму мощи святого Спиридона. Восток и Запад, обе веры, кажется, соединены навеки, и наконец, после долгих лет преступных раздоров вновь восторжествовала идея Европы, смысл Запада.

В истории, однако, мгновенья разума и примирения коротки и эфемерны. Пока в церкви голоса благочестиво сливаются в общей молитве, вне ее стен, в одной из монастырских келий, ученый монах Геннадий уже рьяно негодует против латинян и предательства истинной веры; едва сплетенные разумом, мирные узы вновь разорваны фанатизмом, греческое духовенство даже не помышляет об истинной покорности, а друзья с другого конца Средиземного моря готовы забыть об обещанной помощи. Несколько галер, несколько сотен солдат, правда, посылают, но дальше город предоставляют его собственной судьбе.

Когда деспоты готовят войну, они всегда, покуда полностью не снарядятся, велеречиво разглагольствуют о мире. Вот и Мехмед, вступая на престол, особенно дружелюбными и успокоительными словами приветствует посланников императора Константина, прилюдно и торжественно клянется Богом и Его пророком, ангелами и Кораном, что намерен самым неукоснительным образом соблюдать договоры с басилевсом. Но в то же время коварный султан на три года заключает соглашение о взаимном нейтралитете с венграми и сербами – на те самые три года, в течение которых рассчитывает без помех завладеть городом. Так, после множества клятвенных обещаний мира, Мехмед преступно провоцирует войну.

До тех пор туркам принадлежал лишь азиатский берег Босфора, и корабли могли беспрепятственно пройти из Византии через пролив в Черное море, к ее житнице. Теперь Мехмед перекрывает этот доступ – даже не потрудившись найти оправдание, он приказывает строить крепость на европейском берегу, возле Румелихисара, как раз в том самом узком месте, где некогда во времена возвышения Персии доблестный Ксеркс перебрался через пролив. Внезапно тысячи, десятки тысяч землекопов переправляются на европейский берег, который по договору укреплять нельзя (но что значат для деспотов договоры?), и, чтобы прокормиться, грабят окрестные поля, разрушают не только дома, но и издревле знаменитую церковь Святого Михаила – ведь для твердыни нужен камень; султан лично, не ведая покоя ни днем, ни ночью, руководит строительством, а Византия волей-неволей бессильно наблюдает, как ей вопреки закону и договору закрывают свободный доступ к Черному морю. И вот в мирное время обстреляны первые корабли, намеревающиеся пройти по прежде свободному морю, а уж после первой удачной пробы силы притворяться вообще незачем. В августе 1452 года Мехмед собирает всех своих командиров янычар и пашей и открыто объявляет им о намерении напасть на Византию и взять ее. Вскоре за объявлением последует и злое дело; по всей турецкой империи рассылают глашатаев скликать мужчин, способных носить оружие, и 5 апреля 1453 года несметные оттоманские полчища, словно внезапный потоп, выплескиваются на византийскую равнину, прямо к стенам города.