Они помолчали, смотря друг другу в глаза. Богданов встал и, пробормотав что-то невнятное, деликатно отошел в сторону.

– Как Гасан? – наконец спросил Хлебников.

– Он был все время без сознания… Потому когда уже врачи прорвались к нам, начал бредить, – нехотя сказал Литвинов и, помедлив, добавил: – У него несколько тяжелых переломов, да и крови потеряно порядочно… Вот все, что я пока знаю.

– Как ты его вытащил? – спросил Хлебников, глядя в сторону.

Литвинов пожал плечами.

– Мы пробивались к Гасану два часа. Люк от удара заклинило, пришлось резать стенку, привязавшись к фермам. Тросы не выдерживали. – Они опять помолчали. Литвинов вглядывался в лицо Хлебникова и поражался, как сильно оно изменилось за сегодняшнюю ночь. Появились темные мешки под глазами, щеки ввалились, губы слегка подергивались. Да, Иван здорово изменился, пожалуй, больше, чем сам Литвинов.

Хлебников смотрел, как монтажники под руководством Поплавского начали погрузку на платформу пескотанка ферм башни Литвинова – она упала позже и была почти не повреждена. Поплавский волновался и давал слишком много указаний, но его слушались без возражений.

– Справляется? – кивнул головой Хлебников в его сторону.

– Конечно. Он будет очень хорошим начальником экспедиции, Иван. Очень хорошим и знающим. Ты ведь помнишь, он был любимым учеником Стельмаха, но пошел в хроноспасатели.

– Ты вылетишь послезавтра в Морское к Хендерсону, – хмуро сказал Хлебников. – Будешь у него в рядовых спасателях. Временно.

– Хорошо, – согласился Литвинов.

– Хорошо? – недовольно переспросил Хлебников, багровея. – Что же здесь хорошего? Ваши спасатели и так вот где у меня сидят со своей гусарской дисциплиной, а теперь… – Он безнадежно махнул рукой. – Ну ладно, разберемся… Пришла, однако, телеграмма с Земли от Стельмаха. Он настоятельно вызывает тебя в Институт.

– Что там? – спросил Литвинов, тихонько разминая отчаянно ноющее колено.

– В деталях не знаю… Кажется, готовится какой-то грандиозный эксперимент в районе Селигера. Стельмах очень настаивает на твоем присутствии… Где это было? – наконец спросил Хлебников.

Литвинов показал рукой на небольшую котловину метрах в пятнадцати от них.

– Она стояла на коленях и смотрела на горизонт. Видимо, приближалась буря. Это длилось очень недолго, секунд тридцать… Мы сделали все, что могли, Иван…

– Григорий, скажи откровенно… не щадя меня… Есть ли хоть небольшая надежда? Я ведь три года думал, что каверна…

– Очень небольшая, – тихо ответил Литвинов. – За тридцать лет было всего два случая, когда трещины открывались повторно, да и то на очень высоком потенциале хронополя, который нашим излучателям пока недоступен… Но когда-нибудь мы обязательно научимся искусственно вызывать появление хронотрещин. Может, это будет не скоро… Но тогда Марта будет жить. Тебя устраивает такой ответ?

Лицо Хлебникова смягчилось. Не говоря ни слова, он пожал Литвинову руку и медленно пошел к гребню бархана, туда, где четверо спасателей устанавливали шестигранный радиомаяк с миниатюрным контрольным хронотографом. На самом верху, сразу же за эмблемой Марса, ослепительно сверкал в лучах восходящего солнца металлический барельеф с изображением человека, в отчаянии прислонившегося к тонкой вертикальной линии, разделявшей почти непроходимой пропастью два мира – это был символ пропавших во времени…

– …Григорий Львович, вас вызывает на связь Рюмин, – раздался откуда-то сверху голос практиканта.

Литвинов, очнувшись от воспоминаний, нехотя пошел назад к башне. В который раз за последние месяцы он прокручивал в своей памяти случившееся, и каждый раз, как ни странно, это его успокаивало.