Ну что ж, подобьем итог.

Я Иван Мельников, закончил МГУ летом этого года. Лето провел фиг знает где, если бы я был на месте этого Ивана, то из Москвы бы постарался не уехать. Олимпиада же! Событие мирового масштаба! Вот и он, наверное, так решил.

Ну и либо в процессе оной олимпиады как-то накосячил, либо просто был выпускником, не особо подающим надежды, так что ему сунули в зубы распределение в Новокиневскую заводскую газету. И паспорт еще поменял зачем-то. Значит прошлый либо потерял, либо… либо в нем появились порочащие отметки, показывать которые в приличном обществе вредно для карьеры или здоровья.

В общем, юноша купил билет и приехал в Новокиневск.

Где его сбросили с девятиэтажного дома без верхней одежды.

Никакого бумажника в сумке не оказалось, так что из денег у меня был один только пятак одна тысяча девятьсот шестьдесят первого года выпуска, который я обнаружил в заднем кармане своих штанов. Как раз в том самом, на котором красовались крупные буквы «Рила».

И еще – вещей было как-то маловато. Точнее, какой-то бестолковый набор. Выглядело так, будто кроме этой сумки где-то еще должен быть чемодан. Где-то же должна быть еще какая-то одежда, кроме этих вот псевдоджинсов и рубашки. Хотя может я просто плохо помню жизнь и быт советских человеков. Может, три пары финских трусов и полфляжки портвейна – это более, чем достаточно для счастливой и безбедной жизни.

Я сложил вещи обратно в сумку, застегнул молнию и откинулся на спинку кресла.

Посмотрел на безмятежно дрыхнущего Веника.

«Спасибо, парень! – подумал я. – Если бы не ты, то сидел бы я сейчас в ментовке и путался в показаниях».

Или за мной уже приехала бы бригада крепких парней с Полевой. Дурдом на Кирпичном еще не построили потому что…

Я тихонько встал, ощутив необходимость размяться. Потрогал голову в том месте, где был ком запекшейся крови. Никакой болезненности и припухлости, будто кровь там взялась вообще непонятно откуда.

Тут меня по голове как пыльным мешком ударило.

Восьмидесятый в Новокиневске.

Это значит, что где-то здесь есть я сам! Жан Колокольников, ученик третьего класса шестьдесят девятой школы! Ну да, мы как раз в этом году получили новенькую трешку на Спортивной. Вокруг сплошные пустыри. Это сейчас там спальные районы до горизонта, а в восьмидесятом еще ничего не было. Помню, когда Брежнева хоронили, все заводы включили гудок, я вышел на балкон девятого этажа его послушать, и вид был на заросший сухими кустами пустырь. На котором потом возведут кондитерскую фабрику.

Значит, пока я тут в гостях у непутевого сынка обласканных советской властью родителей, другой я сижу за партой, сложив руки перед собой.

Хотя нет, сегодня же воскресенье.

Завтракаю, значит. Чтобы потом одеться потеплее и укатить к бабушке на Черемушки.

Как делал почти каждое воскресенье. До того момента, как с бабушкой приключилось…

Кстати, а когда это было?

Я напряг память.

Это точно была зима, почти под новый год. Я отчетливо помню, что пришел с городской елки во Дворце Пионеров, открыл дверь своим ключом, и услышал разговор родителей. Отец как раз рассказывал маме, что бабушка нашлась в психушке Законска, только назвалась чужим именем и его не узнала. А хоронили ее уже после Нового года. На зимних каникулах.

Перед глазами встали страницы школьного дневника. На развороте не было расписания уроков, вместо них наискосок накорябаны крупные буквы «КАНИКУЛЫ». Правая страница, верхний угол. Я нарисовал там череп с костями.

Ну давай, какой это был год?!

Восемьдесят первый, точно.