Арине доставалось все остальное. Постоянная критика, ругань, крики, затрещины – мама не считала, что девочек нельзя бить. Разница в возрасте в двенадцать лет была слишком большой для дружбы с братом, а любви мешали постоянные напоминания матери о том, для чего вообще родили Арину.

Пытались склеить умирающий брак вторым ребенком. Не вышло.

Отец все равно ушел. Арина увидела его на похоронах впервые за четыре года – он потолстел, лицо сделалось розово-гладким, словно отец наконец-то избавился от долгой тяжелой болезни, которой была его семья. Он посмотрел в гроб, покачал головой и пробормотал:

– Пашка, Пашка… горе-то какое.

И все видели, что для него нет никакого горя, есть лишь слова, которые надо сказать в нужном месте, в нужное время. После третьей рюмки на поминках отец торопливо уехал, скомканно попрощавшись с Ариной, и кто-то из подруг матери произнес: “Бывшая жена, бывшие дети. Ничего нового”.

Мать стояла, скрестив тонкие руки на груди, смотрела на Арину со злым вызовом – наконец-то выплеснув то, что всегда было в ее душе, она будто ждала, что обмен совершится. Обожаемый сын вернется к ней из бесконечных глубин небытия, а ненужная помеха, как там ее, дочь, уйдет навсегда, чтобы не мешать их счастью.

Потому что мать могла быть счастлива только с ним, с Павлом, своим ненаглядным и драгоценным.

– Ну прости, я закладки по паркам не собирала, – бросила Арина в чужое безжалостное лицо. Бросила правду, которую мать не хотела видеть: Павел стал солевым торчком, Павел никогда не был тем сияющим божеством, которое в нем видела мать.

И прирезал его такой же торчок. Жестокость, с которой Арина думала об этом, позволяла ей дышать.

– Уйди, – выплюнула мать. – Уйди. Умри.

Когда-то эти слова заставили бы Арину беззвучно разрыдаться, но теперь она лишь подумала: отлично, мне не придется ехать на кладбище и смотреть, как мать обнимает крест, заходясь воплями и мольбами.

– Пошла вон. Видеть тебя больше не хочу, знать не желаю. Будь ты проклята.

Арина очнулась, когда хлопок закрывшейся двери прокатился по подъезду. Обернулась – нелюбимая дочь, вечная помеха, вечный мусор, что наконец-то вынес сам себя – сжала ручку сумки, которую успела схватить с тумбочки. В сумке лежал паспорт, деньги – не так уж много, сколько там могла заработать первокурсница на свободной кассе в ресторане быстрого питания.

Но зато никто не вывернет содержимое сумки на пол в поисках карточки или наличных. И никто не скажет: “А зачем тебе вообще деньги? В семье все общее!” – особенно, если это общее нужно обожаемому Павлуше.

До учебного года еще месяц, но Ковалева, замдекана по воспитательной, наверняка уже вышла на работу. Она тоже была похожа на птицу, только хлопотливую и заботливую наседку, и Арина решила поговорить с ней по поводу общежития.

Ее охватила веселая злость. Хватит уже пытаться заслужить любовь женщины, для которой ты всегда будешь только помехой. Выйдя из подъезда, Арина двинулась было в сторону трамвайной остановки, но потом передумала. До универа двадцать минут пешком – прогулка всегда помогала Арине успокоиться, а копейка рубль бережет.

В первый раз мать выгнала Арину из дома, когда отец сказал, что уходит к другой. Что ему невыносимо так жить, и лучше он умрет под забором, чем проведет еще хоть день в одной квартире с законной женой. Мать выслушала его молча, со спокойствием античной статуи, а потом это спокойствие рассыпалось веером осколков брошенной в стену вазы и воплем: “И выдру свою забирай!” – который она швырнула в серое осунувшееся лицо своего пока еще мужа и вытолкнула Арину из квартиры вслед за ним. Была зима, в подъезде гулял ветер, и Арина побежала за отцом в стоптанных тапках на босу ногу, захлебываясь слезами и бесконечным своим одиночеством, но он, словно не видя дочери и не слыша ее криков, вышел на улицу, сел в машину и уехал. Рухнул в новую жизнь, не оглядываясь, будто вышел из царства мертвых.