Быть может, Зверобой не вполне понимал все значение своих слов, которые он произнес очень серьезно. Он не заметил румянца, покрывшего прекрасное лицо Юдифи, и понятия не имел о том, какая жестокая печаль немедленно заставила эти живые краски смениться смертельной бледностью. Минуты две прошли в глубоком молчании; только плеск воды нарушал тишину; потом Юдифь встала и почти судорожно стиснула своей рукой руку охотника.

– Зверобой, – сказала она скороговоркой, – я рада, что лед между нами взломан. Говорят, внезапная дружба кончается долгой враждой, но, я думаю, с нами этого не будет. Не знаю, чем объяснить это, но вы первый встретившийся мне мужчина, который, очевидно, не хочет льстить мне, не стремится погубить меня, не является моим тайным врагом. Но ничего не говорите Непоседе, и как-нибудь мы еще побеседуем с вами об этом.

Девушка разжала пальцы и исчезла в каюте. Озадаченный юноша стоял у руля неподвижно, как сосны на холмах. Он опомнился лишь после того, как Хаттер окликнул его и предложил держать правильно курс баржи.

Так падший ангел говорил скорбя,

По виду чванясь, но на самом деле

Отчаяньем глубоким истомленный…

Мильтон. «Потерянный рай»

Вскоре после ухода Юдифи подул легкий южный ветерок, и Хаттер поднял большой квадратный парус. Когда-то этот парус развевался на реях морского шлюпа. Океанские бризы продырявили его, и он был забракован и продан. У старика был также легкий, но прочный брус из тамаркового дерева, который в случае надобности он мог укреплять стоймя. С помощью этого нехитрого приспособления парус развевался по ветру. Теперь уже не было никакой необходимости работать веслами. Часа через два в темноте показался «замок», поднимавшийся из воды на расстоянии сотни ярдов. Тогда парус спустили, и ковчег, продолжая по инерции плыть вперед, пристал к постройке; здесь его и привязали.

С тех пор как Непоседа и его спутник покинули дом, никто в него не входил. Всюду царила полуночная тишина. Враги были близко, и Хаттер приказал дочерям не зажигать свет. В теплое время года они вообще редко позволяли себе такую роскошь, потому что огонь мог служить маяком, указывающим путь недругам.

– При дневном свете мне нечего бояться дикарей под защитой этих толстых бревен, – прибавил Хаттер, объяснив гостям, почему он запретил зажигать огонь. – У меня здесь всегда наготове три-четыре добрых ружья, особенно вот этот длинный карабин, который называется «оленебоем» и никогда не дает осечки. Но ночью – иное дело. В темноте может невидимо подплыть челнок, а дикари знают столько всяких военных уловок, что я предпочитаю иметь дело с ними при ярком солнце. Я выстроил это жилище, чтобы держать их на расстоянии ружейного выстрела, если дело дойдет до драки. Некоторые считают, что дом стоит слишком открыто и на виду, но я предпочитаю держаться на якоре здесь, подальше от зарослей и кустарников, и думаю, что это самая безопасная гавань.

– Я слыхал, что ты был когда-то моряком, старый Том? – спросил Непоседа со своей обычной резкостью, пораженный двумя-тремя техническими морскими выражениями, которые только что употребил его собеседник. – И люди думают, что ты мог бы рассказать много диковинных историй о битвах и кораблекрушениях.

– Мало ли на свете людей, Непоседа, – возразил Хаттер уклончиво, – которые всегда суют нос в чужие дела! Кое-кому из них удалось отыскать дорогу в наши леса. Кем я был и что видел в дни моей юности? Какое это может иметь значение теперь, когда поблизости дикари! Гораздо важнее знать, что может произойти в ближайшие двадцать четыре часа, чем болтать о том, что происходило двадцать четыре года назад.