Широко распахнулись ворота, пропуская бешено мчащуюся колесницу. Еще кружилась в воздухе пыль, еще падала кровавая пена с губ загнанных, полумертвых коней, а вокруг уже раздавались сотни голосов: «Сильвест! Сильвест приехал! Наследник! Смотрите! Кабан! Живой!»

– Как владыка? Жив?

Жив! Успел! Слава Четырем!

Как от назойливых мух я отмахнулся от рук, протягивающих со всех сторон воду для умывания, чистые тряпицы и целебные мази для ран, чаши с холодным пенистым пивом, тонкие дорогие одежды. Спрыгнул с колесницы, взвалил на плечо хрипящего вепря, и как был – запыленный, с только-только подсохшими на груди и руках рубцами – ринулся к покою Ард-Ри.

– Коранн!

На пороге – девушка. Когда-то – красавица, а сейчас – в беспорядке длинные волосы цвета густого меда, темные круги залегли под глазами, преждевременные морщины отметили исхудавшее лицо.

– Этайн! Как отец?

Молчит Этайн, Певунья Этайн, единственная дочь Меновига. Моя двоюродная сестра. Моя любимая. Платок в тонких пальцах стискивает так, что костяшки побелели. Из последних сил молчит, сдерживает рыдания, ибо недостойно дочери верховного правителя показывать на людях свою боль. Только бледные губы, в кровь искусанные, чуть дрожат.

– Отец… умирает, Коранн. Теперь уже скоро, я знаю.

– Почему?

Мы спешим к Янтарному Покою; как высокая трава на поле расступаются перед нами воины и девы, певцы и мастера.

– Он… пришел в себя. Впервые за много дней… Он звал тебя, Коранн…

И как подтверждение словам – голос. Слабый голос в гробовой тишине, который нельзя спутать:

– Сильвест! Где… Сильвест?..

Последние несколько локтей до двери в Янтарный Покой мы бежали.

В комнате – тяжелый смрад гниющей плоти. Его не перебить ароматом тлеющих ароматных трав. Жарко пылают в очаге поленья, и окна закрыты наглухо, но тень, оставшуюся от человека на высоком, богато изукрашенном ложе, всё равно сотрясает озноб.

– Сильвест…

– Я здесь, повелитель! Мы здесь!

– Да будут… славны Четыре… Успел…

– Да, да, я успел. Я привез… Этайн! Нужно… напоить его…

Смеется? Да, умирающий Ард-Ри смеется. Смеются губы, испачканные густой, темной кровью.

– Нет… Я… запрещаю…

– Повелитель!

– Отец!

Отчаянным усилием Меновиг приподнимается на локте, в тусклых глазах на мгновение вспыхивает былой огонь.

– Нет, я сказал! Пока… еще я… Ард-Ри Предела. Вы подчинитесь!

Кашель сотрясает худое тело, и правитель падает на спину, не сумев сдержать протяжного стона. Я подхватываю тело дяди, такое легкое, будто оно принадлежит не зрелому мужу и даже не подростку. Хилому ребенку. Этайн рукавом своего платья вытирает с губ отца кровь.

Меновиг вновь открывает глаза.

– Сильвест… Так ты… и вправду… веришь?

Нет, на этот раз даже засмеяться не удастся. Ард-Ри лишь хрипит, и вновь на его губах выступает кровь.

– Отец! Тебе нужно…

– Тихо… Молчи, дочь… Оба… молчите… Я буду говорить… Только дайте пить…

Я поддерживаю голову правителя, Этайн подносит к его губам золотую чашу. Зубы стучат о край, питье выплескивается на грудь умирающего, но он всё же делает глоток, другой.

– Довольно… Теперь слушайте… Я не мог… умереть… не сказав вам обоим. Не знаю, за что Четыре наказали… жену… Это… мой грех… Сильвест…

– Я слушаю тебя, владыка…

– Племянник… Дело не в тебе… и не кабане… Легенда, это легенда, а правда…

– Что ты хочешь сказать, отец?

– Я… неугоден… я прогневил Четырех… Какой… сейчас месяц?

– Середина Черного месяца. Зима…

– Зима… Ты сам сказал… Где… зима? Где холод? Почему не падает… снег? Почему собрали такой скудный урожай? Молчите… Тогда… я скажу. Это – кара Четырех… Все знают, что Ард-Ри – господин в Пределе… как муж – господин в своем доме… Будет ли у плохого… хозяина хороший дом? Я должен умереть… Когда я умру… всё станет по-прежнему, Пределу… нужен новый господин. Новый Ард-Ри…