Кивает воин, соглашается. И впрямь хорошо. Давай, уважаемая, вина, и калач медовый давай. Нет, два. Угу, и тебе всего.

Один калач съел, второй в руке держит. Э-э, так мы уже до городской достопримечательности добрались, Парка Двухсот Статуй. Бежит время-то, бежит. И солнце уже высоко, хоть и не греет почти. Ну да на то она и зима.

В парке тихо. Оно и понятно – это весной да летом тут хорошо, когда тепло, птички поют, вода в фонтанах журчит, ветерок листву колышет, а сейчас – считай, и нет никого. Голые деревья, замерзший пруд, молчаливые, будто озябшие, мраморные фигуры. Но статуи, хоть и достойные восхищения, никуда не денутся. Как стояли, так и будут стоять – и день, и два. А вот артисты приезжие, что на площади уже представление начинают, очень даже денутся. Представления – их везде любят.

Воину, похоже, до представления дела нет, а что пусто в парке – так это даже к лучшему. Садится на скамью, на пруд под ледяным панцирем смотрит. Долго смотрит, а мыслями небось далеко отсюда. Ишь, замер. Как статуя по соседству. Ага, та самая, Валину Мудрому, у которой стайка воробьев скачет. Пушистые такие, деловитые. Скок-скок, скок-поскок. Всё ближе и ближе. Не боятся совсем, чирикают.

Заметил.

Посмотрел внимательно, будто спрашивает: чего, прыгуны, чирикаете? А-а, понял. Второй крендель, так и не съеденный, рядом на лавке лежит. Пахнет вкусно. Ладно, поделюсь. Ловите! Но-но, не драться, всем достанется.

Воробьи рады, да и воин, похоже, рад. Огляделся по сторонам – никого – и шлем снял. Смотрит на пичуг, улыбается. Хорошо так улыбается, расслабленно. А на щеках – по мечу алому…

М-да, это он думал, что никого. Хоть и не простой ты человек, воин с алыми мечами на щеках, а моего Кольну увидеть, когда он того не хочет, даже мне, Мудрому, не всегда удается. Талант у него такой – незаметным делаться, с окружением сливаться. Ничуть не хуже получается, чем послания составлять. Если не лучше. Ладно, что там дальше?

В парке воин просидел до вечера, молча, видимо – размышляя. Наконец, немного не дождавшись вечерней стражи, встал и решительно отправился обратно на постоялый двор. Полностью расплатился с хозяином, попросил придержать за ним комнату еще на неделю, потом оседлал коня и ускакал. Уговоры Гируса не отправляться в дорогу на ночь глядя и обождать до утра, на него никакого впечатления не произвели.

Чтобы не выдать себя, я переночевал на постоялом дворе и двинулся в дорогу лишь с рассветом. У Южных ворот стража описанного мною всадника не видела, но у Северных мне улыбнулась удача: начальник стражи, после того, как я подбодрил его память парой монет, подтвердил – высокий воин в шлеме на черном скакуне выехал из города перед самым закрытием ворот и направился на северо-восток. Я отставал от него приблизительно на полдня, но он, судя по всему, не спешил, да и лошадь моя была, твоими стараниями, намного лучше, чем у него. Расспрашивая людей во всех населенных пунктах по дороге, я сделал вывод, что цель воина – селение Горелая Низина, из которого, как ты сообщил мне, он был родом. Там-то я и рассчитывал его догнать, что и случилось…»

Падает снег. Тяжелыми, мокрыми хлопьями падает из серых, насупленных облаков. Основательно падает, надолго, пришла пора.

«Гуся и пахаря» в Горелой Низине всякий знает. Дело не в том, что трактир давно стоит здесь, на пересечении дорог, сразу за мельницей, и даже не в том, что он здесь единственный на всю округу. Еще прадед нынешнего хозяина, скопив кое-какие деньжата, перебрался в эти места и поставил солидный, на долгие года срубленный дом. Давно это было, ой давно. Еще до Великого пожара, который и дал доселе безымянному селению название. Старики говорили: тогда кроме трактира, почитай, и не осталось ничего, всё пошло огнем да золой. И что не зачах поселок, отстроился – в том Лысого Оника главная заслуга. Всем помогал трактирщик: и огонь потушить, и погорельцев приютить, с едой, инструментом помочь, да и с деньжишками – новые дома поставить. Кое-кто говорил: не для людей, для себя Оник старался, свою выгоду наперед всего блюл. Знал расчетливый трактирщик: отстроится селение – и его дело так же. Сгинет, зарастет бурьяном, что на любом пепелище густо поднимается. Бросай тогда место насиженное, дом, собирай семью, пожитки ищи новое пристанище. А силы, а деньги и время, что потратил – зря?