Из раны смертельной роса побежит,
И вот над добычей уж ворон кружит…
Звучи до рассвета, леса оглашай.
Невидимых гончих неслышимый лай!
Нам эта охота судьбой суждена
До Судного дня, до последнего дня…
Так мчитесь же, кони, топчите траву,
Взбивайте, как пену, сырую листву!
За лесом руины белеют во тьме,
Здесь некогда замок стоял на холме…
…Но чем накормить нам усталых коней?
Кругом лишь крапива да жухлый репей…

Ингрид начала было следующую строфу – ту, где Вальдемар плачет об утраченной возлюбленной, но не допела и перешла сразу к тому месту, когда должен наступить рассвет…

Но чу! Уж вот-вот петухи пропоют!
Могилы отверсты, к себе нас зовут.
Все ужасы ночи земля поглотит,
Свет солнца веселую жизнь воскресит,
И радостной песней зальются ручьи,
А мы возвратимся в гробницы свои,
Где нам суждены до скончанья веков
Лишь сонмы безумных, безрадостных снов…

Немного помолчав, Нильссон робко проговорил:

– Как горько, дорогая… И как напоминает о доме…

Линдгрен оглянулась – бледная, усталая.

– Прости, я не хотела, чтобы меня кто-нибудь услышал.

Нильссону стало нестерпимо жаль ее. Он подошел, сел рядом и осторожно спросил:

– Ты и правда считаешь нас похожими на персонажей этой баллады? На свиту мертвецов? Трудно поверить.

– Я стараюсь держаться, – проговорила Линдгрен, глядя в одну точку и продолжая извлекать из лютни диссонирующие аккорды. – Но порой… Ты же знаешь, уже почти миллион лет прошел…

Нильссон обнял ее за талию.

– Чем мне помочь тебе, Ингрид? Чем? – Она тихо покачала головой. – Я так тебе обязан! – продолжал он. – Ты мне столько дала! Свою силу, доброту, себя самое… Ты снова сделала меня мужчиной… Правда… – добавил он смущенно, – я, конечно, не самый замечательный. Ни красотой не могу похвастаться, ни остроумием… И тебе я не пара. Но мне так этого хочется!

– Я знаю, Элоф.

– И если тебе… если ты устала от меня… Не знаю, может быть, тебе хочется чего-то другого… какого-то разнообразия…

– Нет. Ничего такого, – мотнула головой Линдгрен и отложила лютню. – Мы должны привести наш корабль в гавань. Должны – и все. А все остальное – чепуха.

Нильссон встревоженно посмотрел на нее, стараясь понять, о чем она думает, но Линдгрен, не дав ему сказать ни слова, улыбнулась, поцеловала его и сказала:

– И все же надо когда-то и отдохнуть. Забыться. А помочь ты мне можешь, Элоф. Принеси-ка наш паек спиртного. Можешь выпить большую часть. Ты такой славный, когда перестаешь стесняться! Давай позовем кого-нибудь в гости, кто помоложе, повеселее, – хотя бы Луиса и Марию… посмеемся, поиграем во что-нибудь, подурачимся… а если кто-то скажет хоть слово о серьезных вещах – окатим его водой из кувшина с ног до головы… Согласен?

– Попробую… – ошарашенно улыбнулся Нильссон.

«Леонора Кристин» пересекла экваториальную область новой галактики – такой путь был избран для того, чтобы довести до максимума протяженность полета через области с наивысшей концентрацией газа и космической пыли. Едва лишь была преодолена граница скопления, как корабль начал набирать скорость. Шум и вибрация сотрясали переборки.

Капитан Теландер не покидал своего места на мостике. Новая галактика простиралась перед «Леонорой Кристин» – витая спираль, похожая на серебристо-голубую дорогу. Переоборудованные экраны то и дело озарялись светом летящих навстречу гигантских звезд, казавшихся искорками волшебного фейерверка, подхваченными ветром, бушевавшим за обшивкой корабля. «Леонора Кристин» мчалась вперед, и ее то окутывала непроницаемая мгла пылевых туч, то озаряло сияние новорожденных звезд.