Я вскочила на ноги, заулыбалась как ненормальная.

– Максим Сергеевич, – прошептала, прижимая руки к груди, – правда, что ли?

– Правда, – усмехнулся он. – Но больше кофе на него не проливай. И вообще, Кир, что на тебя нашло? Ты… Странная какая-то.

– Сама не знаю, – я нервно покрутила пуговицу у горловины блузки. – В любом случае исправлюсь. Честное слово.

– А с глазами что? – не отставал Минаев.

– А что с ними?

– Красные. Воспаленные.

– Не накрасилась, – пожала плечами и отвернулась. Вперив взгляд в потемневший монитор, старательно гнала от себя гнетущие мысли. – Решила ходить вся естественная. Разве это запрещено?

Макс, вместо того, чтоб уйти, схватил меня за подбородок и заставил повернуться к нему лицом.

– Кир, мы вроде все обговорили насчет случившегося, – сказал он тихо. – Мне показалось, что ты сама заинтересована в том, чтобы сделать вид…

– А при чем здесь это?! – поразилась я, отстраняясь и делая шаг назад. Уткнулась пятой точкой в столешницу, поморщилась. – Меня по-прежнему все устраивает. Как есть. То есть как было. До того…

– Я понял.

Минаев медленно осмотрел меня с ног до головы, развернулся и пошел к себе. Но, не дойдя пары метров, остановился. Спросил, обернувшись вполоборота:

– Значит, все как всегда? Работаем и никаких недопониманий?

– Угу, – я смахнула несуществующую пыль со стола.

– Ну, хорошо. Меня это устраивает. Если тебя устраивает.

Сердце пропустило удар. Часть прежде вполне дееспособных извилин в мозгу выпрямились, заставляя проблеять нечто бессвязное. При этом я кивала и зачем-то открыла ящик стола. Посмотрела туда, закрыла и уставилась на Макса.

– Кир? – он склонил голову к правому плечу. – У тебя точно все хорошо?

– Немного выбило из колеи увольнение, – ответила я, мысленно надавав себе по щекам.

Да приди ты в себя, Кудряшова! Ведешь себя как малолетняя дурочка. И к кардиологу сходить надо: тахикардия в тридцать лет – это не шутки.

– Ладно, – Минаев, наконец, ушел. Задумчиво так, еще и дверь прикрывал не спеша, успев дважды зыркнуть в мою сторону.

Изверг!

Самовлюбленный болван!

Неужели решил, что я из-за него ревела и теперь в таком виде на работу пришла?

Ха-ха-ха! Не на ту напал!

Где у меня валерьянка?

Хотелось бы сказать, что день промчался незаметно, но какое там! До обеда я ещё пыталась делать свою работу и не раскисать. Разобралась с Прохоровым, рявкнув в трубку так, что он лично примчался забирать неправильные документы и извиняться; потом подтвердила встречу начальства с “Сиоланой”, они назвали адрес, по которому будут ждать Макса. Хотела еще входящую электронку разобрать, но когда Минаев проскочил мимо, сказав: "Увидимся вечером, если что-то срочное будет – звони", я совсем опустила руки. При нем показывать слабость не хотелось, а без начальства стало наплевать.

Я даже попыталась поплакать. Села, сосредоточилась, нагнала на лицо вселенскую скорбь и стала ждать ливня из глаз. Дождалась нового звонка телефона.

Тетя Рита радостно поздравила меня с переходом в новый возрастной период, сообщив, что мне теперь не просто тридцать, а четвертый десяток. Пора бы, мол, замуж, если совсем не хочу в девках засидеться. Я ответила милое "спасибо" и нарисовала на листе фигу, на том мой протест был исчерпан. Грубить тете Рите – себе дороже! Мама как-то пробовала, думая, что так отвадит заядлую родственницу от дружбы. Бросила трубку и решила, что можно жить и радоваться. Не тут-то было: Рита через пару дней появилась на пороге их квартиры с чемоданом. Тетушка преодолела тысячу километров, чтобы узнать, с чего на нее вдруг обиделись, а заодно повидать братика. Моего папу. Его от счастья три дня не покидал нервный тик. С тех пор папа запретил маме быть искренней, взяв клятву мужественно терпеть редкие разговоры с его сестрой и умудряться ничем не выразить недовольства.