– Наши дети не будут американцами, не будут землянами. До конца своих дней мы останемся марсианами.

– Не хочу никуда лететь! – вдруг закричала Дженис.

Она застыла от ужаса.

– Мне страшно! Этот космос, эта тьма, ракета, метеоры! Всей прошлой жизни конец! Зачем мне туда лететь?

Леонора обняла ее за плечи, прижала к себе, баюкая.

– Это новый мир. Так и раньше было. Мужчины идут первыми, а следом – женщины.

– Зачем я должна туда лететь? Почему?

– Потому, – тихо ответила, наконец, Леонора, усадив ее на кровать, – что там Уилл.

Его имя прозвучало так радостно. Дженис успокоилась.

– Тяжело с этими мужчинами, – размышляла Леонора. – Раньше все дивились, стоило женщине уехать за двести миль ради мужчины. Потом за тысячу. А теперь меж нами вся вселенная. Но мы же не отступимся, ведь так?

– Боюсь, в ракете я буду вести себя, как полная дура.

– А я заодно с тобой. – Леонора поднялась. – Пойдем, прогуляемся по городу, посмотрим на него в последний раз.

Дженис взглянула в окно, за которым лежал город.

– Завтра вечером все здесь будет, как и прежде, только без нас. Люди проснутся, позавтракают, пойдут на работу, снова уснут и проснутся, только мы этого не увидим, и никто не станет скучать без нас.

Леонора и Дженис бродили по комнате, словно не могли отыскать дверь.

– Идем.

Открыв дверь, они выключили свет, вышли из дома и закрыли ее за собой.

В небе над ними было сплошное движение. Кружились, свистели, вращаясь, лопасти винтов, словно метель, и вертолеты тихо приземлялись, словно снежинки. С запада, востока, севера и юга прибывали женщины, вновь и вновь. В ночном небе снежным вихрем кружили вертолеты и падали вниз. Все отели были забиты, внаем сдавались комнаты в домах, причудливые, безобразные цветы палаточных городков распускались на лугах и полях, но не одним лишь жаром летней ночи пылали город и округа. Стало теплее от румянца на лицах женщин, от загорелых лиц мужчин, смотревших в небо. За холмами грелись двигатели ракет, звуча, как гигантский орган, все клавиши которого нажали разом, дрожали блестящие стекла в домах, и люди тоже содрогались – до последней косточки. Дрожь пробирала до зубов, до самых кончиков пальцев.

Леонора и Дженис сидели в аптеке среди незнакомых женщин.

– Такие красавицы, и такие грустные, – сказал продавец из-за стойки с напитками.

– Два шоколадно-солодовых, – за двоих улыбнулась в ответ Леонора, так как Дженис сидела, словно немая.

Они смотрели на свои напитки, как на редкую картину в музее. На Марсе таких не подадут еще много лет.

Дженис порылась в сумочке, нерешительно вытянула конверт и положила его на мраморную стойку.

– Это от Уилла. Пришло два дня назад с ракетной почтой. Из-за него я решила, что полечу. Я тебе ничего не сказала, но сейчас хочу, чтобы ты взглянула. Вот, прочитай.

Леонора достала из конверта листочек, прочла вслух:

«Дорогая Дженис, если ты решишь прилететь на Марс – это наш дом. Уилл».

Леонора постучала по конверту, и на стойку упала блестящая цветная фотография. На ней был дом – темный, замшелый, древний, золотисто-коричневый, как карамель, уютный, в окружении красных цветов и свежих, зеленых папоротников, с верандой, увитой неприлично разросшимся плющом.

– Дженис, но!..

– Что?

– Это же твой дом, здесь, на Земле, на Элм-стрит!

– Нет. Смотри внимательней.

И они вместе принялись изучать фотографию, на которой за уютным темным домом лежал неземной пейзаж. Почва была со странным фиолетовым оттенком, трава – рыжеватой, небо сверкало, как серый бриллиант, а рядом причудливо горбилось дерево, напоминавшее старуху с кристаллами в седых волосах.