Жара нарастала, но к полудню неожиданно повеяло прохладой, и вскоре перед глазами истомленных путников развернулась блекло-голубая пелена моря. Вдали, будто всплывший с морского дна, возвышался над зеркальной гладью мыс. На нем в прозрачной дымке золотились купола собора; сквозь зелень садов проступала белизна домов с колоннами, а на остром, как стрела, конце мыса вонзалась в выцветшее от зноя небо башня маяка.

Кубышка остановился, вытер рукавом порыжевшей рубашки пот со лба и, прищурившись, долго смотрел на город.

– Издали – как в сказке. Того и гляди, сам царь Гвидон выйдет нас встречать, чтоб отвести в мраморные палаты. А приблизимся – и навстречу выедет казак с нагайкой, – с кривой усмешкой сказал он.

– Найдутся и другие люди, не только с нагайками. Ты, папка, смотришь вдаль, а что там, вдали, не различаешь! – ласково пожурила девушка.

– А что же вдали, Лясенька?

– Вдали счастье.

– Это как же понимать? Подойдем мы к шлагбауму, а там уже ждет нас на белой лошади прекрасный принц в золоченом шлеме? Сойдет он с лошади и положит к твоим ногам… что положит, Лясенька? Чего бы ты хотела?

– Туфли, в каких и царевы дочки не ходят, – засмеялась девушка.

– Я думал, золотые ключи от города. Но и туфли не плохо. К тому же, доченька, твои сандалии совсем износились. – Лицо старика вдруг оживилось. Подожди, – сказал он, – да ведь это тот самый город, в котором у нас есть знакомое влиятельное лицо: помнишь мальчишку-сапожника? Как его, бишь, звали? Андрюшка, что ли?

– Артемка, – слабо улыбнулась Ляся.

– Да, да, Артемка!.. Вот явимся к нему в будку – он тут же тебе подметки новые прибьет, а мне семнадцать латок поставит. По старому знакомству, значит.

– Едва ли, – с сомнением покачала головой девушка. – Я ему пять писем послала: каждый год по письму. И ни на одно не ответил.

– Загордился, стало быть, – сказал Кубышка. – Сколько ему теперь? Лет шестнадцать? Может, его там городским головой сделали или полицмейстером, вот он теперь и дерет нос.

– Ты все шутишь, папка, а мальчишку жалко. Он один на свете… – Ляся помолчала и твердо сказала: – Пойдем, папка! Что ж мы стали? Пойдем за счастьем. Все равно впереди счастье, сколько б ни размахивали нагайками эти рыжеусые!

Солнце еще не село, когда путники вошли в город. Длинная тихая улица окраины. Одноэтажные белые домики с палисадничками, зеленые ставни, герань на подоконниках. На стук в окошко из калитки выходит хозяйка и на вопрос Кубышки, нельзя ли снять комнату, отвечает: «У нас казаки стоят. Самим тесно». Так обошли уже несколько кварталов. Неужели в степи ночевать?

Но вот из домика с двумя окошками выходят женщина и мальчишка с чуть раскосыми озорными глазами. Женщина не спешит отказывать, внимательно оглядывает путников и с сомнением говорит:

– Вот уж не знаю… Муж на работе, а без него… Да вы кто ж будете?

– Мы артисты, – объясняет Кубышка. – Мы по циркам играем.

– По циркам! – радостно восклицает мальчик. – Пусти, мамка! Пусти!.. И женщина пускает.

– У нас на постое был военный. Сегодня увели. Занимайте, пока другого не поставили. А то приведут – и опять мучайся с ним!

Во всем домике только две комнаты: «зал» и кухня. В летнюю пору хозяева муж, жена и мальчик – живут во дворе, в деревянном сарае, а комнаты сдают приезжим.

– Иначе не прожить, – объяснила хозяйка. – Время теперь тяжелое.

Путникам отвели залик. Устав с дороги, они тотчас легли спать на деревянные скрипучие топчаны и только утром осмотрелись как следует. Низкий потолок с висящей под ним керосиновой лампой, фотографические карточки на стенах, икона с лампадой в углу, некрашеный стол да два топчана – вот и все. Но Кубышка с Лясей и этому рады.