Перикл замялся. Они привели с собой женщину и не знали, что с ней делать.

– Можешь подождать здесь, если хочешь, – нерешительно предложил он.

Гоплит наблюдал за происходящим с нескрываемым нетерпением, переминаясь с ноги на ногу.

– Хочешь избавиться от меня? – сказала она.

Перикл рассеянно кивнул; он уже всматривался в святая святых храма. В огромной медной чаше горел уголь, и в мерцающем свете он разглядел собравшихся группами людей, они разговаривали и выпивали. Вопрос Фетиды оставался без ответа, пока она не возникла в поле его зрения.

– Что? Нет, ты меня совершенно не интересуешь, – сказал Перикл. – Кимон дал слово доставить тебя в безопасное место. Я тоже имею к этому некоторое отношение. – Он махнул рукой. – Но не более того. Так что ты не моя забота. Подожди здесь.

– Вы оставите меня одну? В таком месте? Какая же это безопасность?

Перикл раздраженно посмотрел на нее. Вот же досада! Правда в ее словах была, хотя ему трудно было представить, что кто-то из приехавших гостей или стражников проявит интерес к одинокой женщине в такой важный для всех день принятия ответственных решений. В голосах, которые доносились до него, слышался говор по крайней мере дюжины областей. Если Аристид прав, то этот день и впрямь особенный… и надо увидеться с отцом.

Пока Перикл колебался, стражник напомнил о себе негромким покашливанием.

– Ладно, – сказал Перикл. – Пойдешь со мной. Держись рядом и молчи. Это ты сможешь?

Фетида, кивнув, улыбнулась. Улыбка так преобразила ее, что пораженный Перикл на мгновение замер.

Гоплит ждал, делая вид, что рассматривает потолок, а потом повел их по длинному центральному проходу.

Среди собравшихся Перикл заметил и нескольких немолодых женщин, две или три из которых, в изящных одеяниях, были, очевидно, жрицами Артемиды. Он услышал, как Фетида восхищенно ахнула, увидев женщину исключительной красоты: она вела беседу с богатым фракийцем. На поводке красавица держала олененка и, разговаривая, то наматывала на запястье, то разматывала кожаный ремешок, тогда как олененок, словно собачка, сидел у ее ног. Для поклоняющихся Артемиде в этой сцене не было ничего удивительного, но она усиливала ощущение нереальности, создаваемое горящими факелами, потрескивающими масляными лампами, золотом и тенями. И посреди всего этого, возле неугасимого огня, стоял его отец Ксантипп. Афинский архонт выглядел еще более согбенным, чем помнилось Периклу, и тяжело опирался на трость из оливкового дерева с серебром.

Вторгаясь в разговор, гоплит-стражник низко поклонился, и по тому, как мужчины повернулись и сердито посмотрели на него, Перикл решил, что они о чем-то спорили. Ксантипп уже отмахнулся от гоплита, но затем увидел сына и Кимона, а еще Фетиду. Она пряталась за их спинами и изо всех сил старалась, чтобы ее не заметили.

На мгновение воцарилась тишина. Ксантипп молча смотрел на них, и Перикл ощущал себя под его взглядом как под давящим бременем.

– Перикл, – холодно произнес архонт. – Кимон. Вы хорошо справились. Я уж думал, вы не вернетесь.

– Я тоже рад видеть тебя, отец, – сказал Перикл.

Ксантипп как будто не услышал и снова повернулся к собеседнику.

– Цеферус, это Кимон, сын покойного архонта Мильтиада, который командовал при Марафоне. Его спутник – мой младший сын Перикл.

Представлять своего спутника Ксантипп не счел необходимым, из чего следовало, что либо Цеферус занимает некое высокое положение, либо Ксантипп так и не научился относиться к сыну как к мужчине. Не укрылось от Перикла и то, что отец представил их обоих как чьих-то сыновей, словно сами они ничего собой не представляли. К такому отношению со стороны родителя он привык, но невнимание к Кимону отозвалось уколом негодования. Кимон командовал частью флота при Саламине, и Ксантипп был обязан проявить к нему уважение.