Он не договорил и резко обернулся на вскрик. Голос был женский. Или детский. Крик перекрыл все прочие шумы, и Перикл попытался определить направление. Оттуда, почти наверняка. Он протянул руку, указывая на темное строение неподалеку, и повернулся к ближайшей паре гоплитов.

– Вы двое. Пойдете с Аттикосом. Найдите того, кто кричал, и приведите ко мне. Остальные – чего ждете? По трое – и вперед.

Прикажи он идти четверками или шестерками, гоплиты перестроились бы так же быстро. Все знали свои группы, каждый знал свой маневр, и они могли перестроиться двенадцатью различными способами даже в ходе сражения. Командиры подразделений – лохаги – и стратеги могли по своему усмотрению корректировать направление атаки и распределение сил. Только полная фаланга действовала единым строем, наступая, давя противника.

Глядя, как выбивают первые двери, Перикл поймал себя на том, что ухмыляется – скорее нервно, чем от возбуждения. В его воображении эта сцена превратилась в нечто грандиозное. Афинские гоплиты в шлемах и доспехах уподобились Ахиллесу, возродившемуся в маленьком доме, – непобедимому, быстрому, несущему смерть. Падальщики, если бы их обнаружили в домах, наверняка были бы убиты на месте. Тем не менее что-то не давало покоя, заставляя сердце глухо ухать и трепетать в груди. Они знали это место. Здесь был их дом. Неужели что-то упущено?

Справа от него раздался пронзительный крик. Перикл повернулся, прислушиваясь, пытаясь понять. Гребцы все еще стояли у него за спиной и не спешили входить – он это чувствовал. Большинство людей, не имея ясно выраженного приказа действовать, предпочитали стоять, если в качестве альтернативы им предлагалось войти в темный дом, не имея ни малейшего представления о том, кто может ждать их за дверью. Не узнав, что там, и не нарвавшись на засаду, он не мог послать гребцов вслед за гоплитами. Между тем сорок пять гоплитов продвигались по улице, проверяя жилища, а издалека, справа, доносились крики и глухие удары металла по дереву – там Кимон вел второе крыло. Если кто-то и оказался между двумя флангами, поделать он ничего не мог. И все же Перикла не оставляло чувство, что здесь что-то не так. Надо бы посмотреть, проверить, но если зажечь лампу, враги слетятся на свет, как мухи на огонек.

– Еще раз укусишь – прибью.

Перикл услышал Аттикоса еще до того, как увидел. Два гоплита тащили женщину, а она вырывалась из их рук. Предупреждению селянка, должно быть, не вняла, потому что Аттикос зашипел от боли. Гоплит вскинул руку для удара, но Перикл успел схватить его за запястье.

– Нам нужно допросить ее.

Аттикос высвободил руку и пробормотал что-то, из-за чего женщина пнула его. Он отпрянул, чертыхаясь и смеясь.

Гоплит держал пленницу за длинные волосы, намотав их на кулак. Перикл жестом приказал отпустить ее. Солдат сделал это с большой осторожностью и торопливо отступил в сторону, словно опасаясь подвергнуться нападению. Перикла ее ярость восхитила, хотя сейчас она была беспомощна, как кошка, и подвергалась большой опасности. Достаточно одного его слова, чтобы ей перерезали горло. Судя по злым взглядам, которые бросал на нее Аттикос, он сделал бы это и без приказа.

– Сколько мужчин здесь живет? – спросил Перикл.

Женщина не ответила, но огляделась, похоже прикидывая, как бы ей вырваться из плена. Поняв, что трое воинов заблокировали все возможные пути бегства, она заметно поникла.

– Ты говоришь по-гречески? – задал вопрос Перикл. – Ты не нужна мне, если будешь молчать.

– Я из Фив, – сказала она. – А ты? Говоришь как афинянин.