В удовольствии, хочет сказать Гермий.

– В правосудии, – вместо этого говорит он.

– Я возвращаюсь в Тиринф, – повторяет Персей в третий раз.

Слова бога пропадают втуне. Персей не дает себе труда ответить на них.

– На твоем месте я бы поехал, – упорствует Гермий. – Утешил бы вдову, ободрил бы молодого наследника. Поверни я обратно – это все равно что плюнуть Аргосу в лицо.

Судя по лицу Персея, его это не смущает.

– Когда я вел тень Мегапента в Аид, он надеялся, что ты почтишь его похороны своим присутствием…

Гермий врет. Когда он вел тень Мегапента в царство мертвых, покойный ванакт молчал всю дорогу. Молчал как убитый, что было естественно в его положении. Гермий пытался разговорить попутчика, выяснить, что с ним случилось на самом деле. Пустая трата времени! Даже угроза посмертных пыток не заставила Мегапента раскрыть рот. Про пытки Гермий тоже врал – без разрешения дядюшки Аида он не имел права мучить усопших. А дядюшка не позволил бы терзать невинную тень ради такой пустяковины, как подробности рядового убийства.

– Хочешь вина? – Персей берется за бурдюк.

Разговор окончен, понимает Гермий.

– Месть, – внезапно говорит женщина, которую люди зовут Андромедой. – Что ты понимаешь в мести, лукавый сын Зевса? Что вы оба понимаете в мести, дети Зевса, гордые и яростные мужчины?! «Ты мстишь быстро и беспощадно, как удар молнии…» Вы все так мстите: быстро и беспощадно. Мстите, словно насилуете: впопыхах, не зная другой радости, кроме собственно насилия.

– Кое-кто действует иначе, – возражает Гермий.

Меньше всего ему хочется спорить с этой женщиной. Но вызов брошен, а природа требует ответа.

– Иные говорят что месть – блюдо, которое едят холодным. Я согласен с этим мнением.

– Месть – не блюдо, – жена Персея скрещивает руки на груди. Можно сказать, что так она пытается держать себя в руках. – Месть – не молния. Месть – дитя. Дитя под твоим сердцем. Повторяю: ты мужчина, бог, тебе не понять.

Гермий молчит. Это особое молчание. В числе талантов лукавого бога числится умение молчать так, что собеседникам хочется продолжать монолог.

– Месть надо зачать, – слова, произнесенные женщиной, змеями расползаются по шатру. Шипят, извиваются, трепещут раздвоенными жалами. – Зачать в любви и ненависти. Месть надо выносить. Тебя тошнит, а ты носишь. Болит поясница, а ты носишь. Кружится голова, а ты все носишь и носишь. И некому помочь в твоем тяжком труде. Месть надо родить. Известно ли тебе, бог, как это трудно – родить настоящую, созревшую месть? Когда приходит срок, легче умереть, чем разродиться!

– Возможно, – соглашается Гермий.

Это подарок, понимает он. Она сболтнула лишнего. Это яблоко, случайно упавшее мне в руки. Дар судьбы, но я не понимаю, в чем он заключается. Смысл ускользает от меня – змеи, кругом змеи, на моем жезле, в ее устах! Хорошо, я запомню все до последнего словечка. Позже я вгрызусь в яблочко, доберусь до сердцевины, выложу семечки на ладонь.

Всему свое время.

– Возможно, да. Я мужчина, мне не понять. Но если роженица жива, значит, месть все-таки родилась. Или дитя не выжило? Странное дело, месть из породы живучих…

– Ты прав, месть выжила, – говорит женщина, которую люди зовут Андромедой. – Родилась. Она всего лишь порвалась. Если амфора разбита, лучше не склеивать черепки. Не поможет, вино так или иначе вытечет.

– Не поможет, – соглашается Персей. – Мы возвращаемся в Тиринф.

Кажется, что последние слова женщины были обращены к нему, а не к богу. Кажется, что он все понял, тогда как бог не понял ничего. Яблочко, думает Гермий. Медное яблочко. Бронзовое. Адамантовое. Боюсь, я сломаю об него зубы.