– Негодяй!

Куда делся мой здравый смысл? Расплавился в горне ярости. Со стены упал не Мегапент, со стены упало мое очищение от скверны. «Гиппоной, сын Главка, по прозвищу Беллерофонт! – сказал человек, которого убили на моих глазах. – Ты гость в моем доме. С этого момента ни один житель Аргоса не поднимет на тебя руку.» Омойте гостю ноги, сказал он. Дайте ему кров над головой. Дайте ему чистую одежду. Дайте хлеба и вина, ибо он голоден и жаждет…

О чем я думал в этот миг? Ни о чем я не думал.

Камень, выпавший из кладки, лег в мою ладонь. Я не чувствовал тяжести. Не ощущал остроты ребристых сколов. Юнец не радуется так, когда его рука вбирает в себя женскую грудь; скряга не радуется так величайшему в мире рубину, как я радовался этому камню. Будь он размером с быка, я бы легче легкого вкатил, нет, зашвырнул бы его на вершину самой высокой горы.

Циклоп стоял на краю стены, там, где раньше стояла его жертва. Всматривался вниз, пытаясь разглядеть исковерканное тело. Ветер дергал абанта за хвост волос, оттаскивал назад.

– Эй, ты!

Он не успел обернуться, прежде чем я бросил камень. Но пока камень летел, он все-таки обернулся. Голова трехлетнего ребенка, созданная из тесаного известняка, ударила Циклопа в лицо, прямо в единственный зрячий глаз, сокрушая глазницу, переносицу, скулу. Мне почудилось, что я слышу хруст. Вряд ли, потому что гром, раскатившийся над Эпидавром, был способен оглушить кого угодно. Не знаю, приветствовал Зевс мой поступок или осуждал.

Не знаю и знать не хочу.

Циклоп упал со стены. В тишине, наступившей после грома. Не издав ни звука, как и Мегапент, сын Пройта. Его путь был отмечен молнией, расколовшей небо.

– Что ты наделал? – закричал Анаксагор.

– Оказал нам услугу, – ответили на лестнице, за нашими спинами. – Большую услугу.

Меня толкнули.

Ощущение было не из приятных. Чтобы не упасть, пришлось сделать три быстрых шага, выйдя на галерею из-под защиты выступа кладки. Впрочем, на стене уже не было никого, от кого следовало бы прятаться.

На меня, чуть не сбив с ног, налетел Анаксагор. Похоже, его пригласили пройти вперед тем же способом. С опозданием я понял, что в толчке не было злобы или откровенного насилия – иначе тремя шагами я бы не отделался. Обернувшись, я увидел двух гигантов в доспехах. Телохранителей жены (вдовы!) ванакта я помнил по приему в тронном зале и сцене во дворе, где их задирал покойный Циклоп.

Гиганты расступились, Сфенебея вышла вперед.

Упала первая капля дождя, щелкнула женщину по носу. Это было бы смешно, случись все в другой ситуации. Вторая капля ударилась о шлем телохранителя. Третья упала просто так. Четвертая. Пятая. Я ждал, что сейчас хлынет ливень, но дождь ограничился этими пятью каплями, словно позволяя нам довести дело до конца.

– Я надеялась, – тихо произнесла Сфенебея. – Слышишь, Анаксагор? Думала, твой отец наконец-то стал мужчиной. Когда он согласился отомстить Персею… Но я не позволяю надеждам ослепить себя. Когда так долго живешь трусом, это входит в привычку. В глубине сердца я знала, что в последний миг он отступит. Откажется, найдет для этого тысячу причин.

Анаксагор ударил кулаком в ладонь:

– Ты перекупила абанта? За моей спиной? Мама, как ты могла?!

– Могла?

Женщина засмеялась:

– Я была обязана это сделать. Останься твой отец в живых, его бы замучили угрызения совести. Такие люди подвержены приступам откровенности. Знаешь, что было бы, признайся он Персею в подготовке покушения? По-дружески, а? Рассчитывая на ответное доверие и прощение? Поверь мне, Персей не счел бы его отказ подвигом. Сын Зевса не из тех, кто умеет прощать. Ты был слишком мал, ты не помнишь, как Убийца Горгоны вошел в Аргос. А я помню. Я кричу ночами, когда мне снится ужас с окровавленным мечом. Он шел как бог войны, бог смерти. Люди падали колосьями под серпом. Не стану врать, я не видела боя. Но я вступила в город рядом с твоим отцом, когда резня завершилась. Некуда было ногу поставить, чтобы не наступить на мертвое тело. Даже закрыв глаза, я ясно представляла: вот он идет, не зная жалости и пощады…