– Я боюсь не выдержать, – признается Афина. – Явлюсь к очередному пожару, кинусь на Химеру. Приму вызов, вступлю в бой. Все мое существо требует этого.

Гермий кивает:

– И мое требует. Арей испытывает то же самое. Аполлон с Артемидой. Гефест. Даже Афродита, пеннобедрая шлюха, пылает жаждой боя. Природа, что тут поделаешь? Мы дети Зевса, мы не можем допустить, чтобы нас терзала дочь Тифона. Не можем, но допускаем. Значит, природа Химеры растет, а наша умаляется. Очень скоро кто-то из нас не выдержит. Допустим, это будешь ты.

– Допустим, – эхом отзывается Афина.

– Если ты победишь Химеру, я буду счастлив. Если же Химера победит тебя…

Афина хочет возмутиться. Отвесить наглецу оплеуху. Покинуть храм. Ответить на оскорбление. Вступить с оскорбителем в бой: копье против жезла.

Хочет и не может.

– Что тогда? – вместо этого спрашивает она.

– Боюсь, на Олимпе появится новая богиня мудрости и военной стратегии. Это будет особенная мудрость и необычная военная стратегия. Ну и что? Согласись, пока что Химере с избытком хватает и того, и другого. Если Химера победит Арея, мы получим новую богиню войны. А может быть, она захватит другой участок, милостиво позволив проигравшему сохранить свою честь и участь. Представь себя на месте Химериной жертвы. Тебе понравится такое милосердие? Что бы ни случилось, мы будем в проигрыше, сестра.

Афина опускает копье. Сама не замечая, во время речи Гермия она держала оружие так, словно собиралась метнуть его во врага.

– И что теперь?

– Надо искать выход. Надо торопиться, потому что время на исходе. И еще… Ты по-прежнему ловишь Пегаса?

– Да.

– Если ловишь, значит, еще не поймала. Я думаю, что Пегас – это свобода. Если ты его не поймаешь, не укротишь – это будет означать его победу над тобой. Пегас с нами одной природы, помнишь? Победа над равным, победа Пегаса над Афиной… А потом его природа велит ему взлететь на Олимп.

Гермий делает шаг вперед:

– Зачем нам на Олимпе бог свободы?!

Тьма за дверью шевельнулась, ожила.

Скользнула в покои, обернулась девушкой. Служанка? Из тех, у ворот? Не знаю. Наверное. Даже если так, сейчас она была другой. Волосы по плечам. Хитон черней ночи, с редкими серебряными искорками. Короткий, выше колен. Грудь открыта: одна, левая. Тугая, округлая, с темным, словно нарисованным соском. Так, в хитоне без гиматия, ходили женщины у нас дома, если не собирались на улицу. Грудь они тоже не смущались открывать, только обматывали ее мастодетоном – грудной повязкой.

Эта обходилась без повязки.

Я опустил взгляд, стараясь не пялиться, куда не надо. Не помогло. Складки, сборки, а все-все видно. И ничего не видно в то же время. Видно, не видно, а хочется. Впервые так. Опять же ноги. Точеные коленки. Изящные детские ступни. Не надо, хотел сказать я. Я устал. Сейчас закончу есть и завалюсь спать.

Сил у меня нет. Извини.

Не сказал. Поперхнулся. Закашлялся. Ответом мне была понимающая улыбка. Служанка заговорщицки приложила к губам палец. Миг – и она уже рядом со мной. Да, на ложе. Не на спальном, с море шириной. На узком, трапезном. Присела рядом.

Близко, но не вплотную.

Ложе трапезное. Сидим за столом. Едой пахнет. Но я-то знаю, как оно бывает! Вспомнилась Каллироя, остров, дом Хрисаора, такое же ложе…

К лицу всплыла чаша с вином. Разбавленным? Крепким? Я глотнул: раз, другой. Кашель унялся. Я кивнул служанке с благодарностью и упустил момент, когда тьма в дверях снова ожила. Вторая девушка была огненно-рыжей, как осенняя листва под солнцем. Хитон – зелень весны, под цвет глаз. Как и разглядел-то? Глаза, в смысле. Такое и днем не сразу разглядишь.