А еще умением убеждать.

Какая разница, если цель достигнута? Тяжко и мучительно, помните? Под молниями Зевса снаружи; от яда внутри. Способен ли умереть бессмертный? Живи, Тифон, придавленный горой, живи и мучайся вечно.

– Гефест обещал, – прервал отец воспоминания дочери. – Я ему верю. Он груб, завистлив, ревнив. Но он не лжец. Еще никогда Гефест не обещал того, чего не в силах сделать.

В дальнем углу зала, подпирая стену, стояли девять истуканов из красной меди: пять слуг и четыре служанки. Во время пиров они неслышно скользили по залу, во всем подобные живым существам, разнося еду и напитки. Рядом с каждым истуканом ждал своего часа треножник, украшенный дивной резьбой. Уставленные кубками и посудой, треножники ездили сами, безошибочно выбирая бога, возжелавшего хлебнуть нектара[38] или насытиться амброзией. Слуг и треножники выковал Гефест. Афина помнила и другие творения рук бога-кузнеца: трон, с которого не смогла встать сама Гера, сеть, в которой запутались неудачливые любовники Арей и Афродита, цепи, отнявшие свободу у владыки богов и людей. О да, хромой Гефест был не только искусен, но и могуч!

«Я ему верю, – прозвучали в памяти Афины недавние слова Зевса. – Еще никогда Гефест не обещал того, чего не в силах сделать…»

Он скажет это про меня, поклялась Афина. Придет час, и отец скажет: «Я ей верю. Еще никогда…» В последний момент, вспомнив, чем рискует, богиня удержалась на краю пропасти – не произнесла вслух, что клянется Стиксом. Клятва черной водой реки царства мертвых была нерушима. Бог, нарушивший ее, на год впадал в бесчувствие, подобное смерти, и на последующие девять лет изгонялся из сонма небожителей, а также из мира живой жизни: на острова Заката, в седую мглу Океана. Возвращению не препятствовали, но никто не слыхал о клятвопреступниках, вернувшихся после отбытия срока наказания.

«Гефест обещал. Что он пообещал тебе, отец?»

Когда суть обещания сделалась богине ясна, Афина похолодела.

– Молнии?

– Да. Он станет ковать мне молнии из Тифонова огня. Наковальня тринакрийской кузницы стоит у пленника на груди, пламя изо рта рвется в Гефестов горн. Это пламя сгодится для молний, я проверял.

Зевс хрипло рассмеялся. О да, он проверял.

– Гефест уже подготовил подвал для хранения перунов, – владыка богов и людей погладил дочь по голове, как маленькую. – Это опасное дело, я так и сказал ему. Гефест заверил меня, что за сохранностью и безопасностью он проследит лично. Ему самому не понравится, если Тринакрию разнесет на куски. Когда он наладит изготовление молний, я перестану нуждаться в грозах. Иначе…

Афина знала, о чем говорит – вернее, о чем умалчивает отец. Сам гроза, Зевс тратил силы и на битву, и на создание молний. Если же молнии будет поставлять ему Гефест, определив убийственное Тифоново пламя на службу Олимпу; если хромой мастер избавит отца от необходимости растрачивать себя на эту утомительную заботу… О, тогда мощь Громовержца возрастет стократ. Явись второй Тифон, восстань от земли до неба – вряд ли для победы над ним понадобятся и хитрость, и подлость, и двусмысленности Мойр.

…и Афина. Зачем Афина, если есть Гефест?

– Ты переселяешься на Тринакрию? – спросила она. – Сын возвел тебе новый дворец?

В вопросе звенела издевка. Ревность, полыхнув в сердце богини жарче огня Гефестовой кузни, без труда справилась с мудростью, утверждавшей, что с отцом нельзя говорить таким тоном. Опасность, утверждала мудрость, лежа на обеих лопатках. Заткнись, гремела ревность. Не до тебя! Но мудрость уже искала способы вернуть себе утраченную власть.