– Это Пегас, – сказал Главк Эфирский. – Бурный Поток[32].

– Пегас? Это его имя?

– Да.

Точно, Пегас! Я ж про него слышал! Просто не подумал как-то.

– И он летать умеет?

– Умеет.

– Ух ты! Это какая ж кобыла такого родила?

– Кобыла? Нет, малыш, Пегаса не кобыла родила.

– А кто?!

Отец сделался серьезным. Только что улыбался, мной гордился, и вдруг как отрезало. Лицо каменное, желваки на скулах. Воин перед боем; Главк-Лошадник, сын Сизифа.

– Пегаса родила Горгона. Младшая из Горгон – Медуза.

Я ахнул. Прикусил язык, хотя нас не трясло. Ничего себе! Про Медузу Горгону я знал. А кто не знал? Она людей взглядом в камень превращала. Глазищи – смерть. На голове змеи кублом: шипят, кусаются. Ее герой Персей убил – в тот год, когда я родился.

И это она родила красавца Пегаса?!

Хотелось спросить у отца, как такое могло случиться, но я нутром почуял: лучше помалкивать. Сейчас – так точно. Может, лучше эту фибулу выбросить? Ну его в Тартар, этого Пегаса, раз у него такая мама!

Я поднял руку, собираясь отколоть застежку с хитона. Опустил. Снова поднял. На руку словно Медуза поглядела: каменная, тяжелая. Пальцы не слушаются, промахиваются мимо фибулы. Ничего, справлюсь.

И все-таки я ее не выбросил.

Храм я помнил с прошлого года.

Правда, тогда он казался мне больше. Усох, что ли, за это время? Портик с колоннами, три мраморные ступени ведут ко входу. Внутри горели факелы. Пламя трепал ветер, задувая снаружи, по храму метались тени. Из-за этого казалось: деревянная статуя Гермия с барашком на плечах вот-вот оживет. Гляди, шевелится! Сейчас бог шагнет из храма на двор, сбросит барашка на свой алтарь…

Что будет дальше?

Я не знал. Понимал: никто к нам не выйдет. Движение в сумраке – игра теней. Статуя неживая. Я подходил к ней, когда было еще светло. Краска, дерево, трещинки… Все я понимал. Но глядя на статую в колеблющихся тенях и бликах, я испытывал сладкий ужас и предвкушение.

Вдруг оживет?! Выйдет, а?

Закатный Гелиос – багровый, распухший, усталый – наполовину скрылся за морем на западе. Жертвы Носителю Ягнят наша семья всегда приносила на вечерней заре. Почему? Не знаю. Не интересовался. Положено – и все тут. Кем положено? Самим Гермием? Жрецами? Дедушкой Сизифом?

Какая разница?!

На широком каменном алтаре, воздвигнутом перед храмом, горел костер. В огонь положили жир, срезанный с заколотых и освежеванных барашков. Жир шипел, пузырился, горел. От костра пахло так вкусно, что я сглотнул слюну. В животе бурчало; к счастью, не очень громко. Это у меня негромко, а у Алкимена – так, что мы хихикали украдкой.

Скорей бы ужин!

Дородный жрец нараспев взывал к Гермию. Ветер трепал просторную белую хламиду. Голос у жреца был высокий, звонкий – небось, за десять стадий эхо неслось. Такого бог точно услышит, даже если спит!

– Прими эту жертву от славного мужа Главка, сына Сизифа, внука Эола! Тот, кто правит в Эфире, молит тебя о благоденствии стад!

Жрец плеснул в огонь из серебряного ритона. Я знал, что налито в священный кубок: смесь вина с медом и ячменной мукой. Пламя зашипело, но не погасло. Мгновение, другое, и оно, наоборот, вспыхнуло ярче. Выбросило сноп искр, потянулось ввысь, к быстро темнеющему небу.

– Носитель Ягнят слышит тебя, Главк, сын Сизифа. Вознеси богу свои мольбы.

Жрец подвинулся, уступая место. Папа шагнул к костру.

– Я, Главк из Эфиры, взываю к тебе, Криофор, стад покровитель! Услышь же меня, будь милостив к нам! Приношу тебе жертву с великим почтеньем. О малом молю тебя, бог! И о большом молю, вознося упования…