А еще черепаха в хитоне.
Говорят, детство заканчивается в один момент. Что-то случается – как правило, что-то плохое – и все. Было детство, и нет, кончилось.
Я с этим не согласен. По крайней мере, у меня было не так. Детство не заканчивается в некий определенный миг. Оно дает трещину. Эту трещину не заделать, она будет шириться, расти, ветвиться. Со временем глиняный горшок расколется окончательно. Ты переступишь через его останки и пойдешь дальше. Подберешь пару черепков, сохранишь на память. Почему нет? Но это будут обломки, не горшок.
В тот день, когда горшок дает первую трещину, это все еще горшок. Да, надтреснутый. Но он сохраняет форму. В нем можно таскать зерно и оливки. Лишь если наполнить его маслом, водой или вином, жидкость начнет по каплям сочиться наружу через трещину.
Горшок моего детства треснул на тропе над морем. В тот день я осознал: все, что я считал далеким, не имеющим ко мне ни малейшего касательства – оно здесь, рядом. Это может случиться в любой момент: со мной, с братьями, с отцом, матерью, дедом…
Более того, оно уже случилось. Какая разница, помню я это сам или узнал из рассказа братьев? Это было на самом деле. Здесь, во дворце, а не на далеком острове или недоступном Олимпе.
Со мной. С моими родными.
Было. Есть. Происходит прямо сейчас, пока я, вопя во все горло и рискуя свернуть себе шею, несусь вниз по каменистой тропе.
Для детства еще оставалось время. Но прежним ему не бывать.
3
Метатель-Убийца
Я плюхнулся спиной на горячую гальку. Выдохнул, переводя дух. Не особо-то я и запыхался на самом деле. Просто все выдохнули, ну и я за компанию. Хоть в чем-то я не хуже братьев! Плавали они хорошо, но и я не отставал. Плавал, нырял, белый камешек находил и со дна доставал, как бы далеко его Делиад ни зашвыривал. Вот такие игры по мне!
– «Лепешечки», а? – Пирен приподнялся на локте. – Запустим?
– Ага! – оживился Делиад.
И зашарил вокруг себя, подыскивая плоский камень.
Море спокойное, ленивое – самое то для «лепешек». Галька Пирена трижды отскочила от водной глади, искрящейся солнечными бликами, прежде чем, грустно булькнув, уйти на дно. У Делиада вышло лучше. Его «лепешка» ринулась прочь от берега, резко щелкая об воду. Звук был, как от кнута в руках лихого возницы.
– …пять, шесть, семь…
На седьмом я сбился. Просто смотрел.
– Одиннадцать! – с гордостью возвестил Делиад.
Алкимен долго искал подходящую гальку. Потом долго примеривался. Делиада он все равно не обставил: девять прыжков. Алкимен уверял, что двенадцать. Ага, кто ему поверил?
– Давай еще!
Теперь выиграл Алкимен.
– Еще!
– Еще!
– А ты чего сидишь? Бросай!
– Боишься? У тебя и двух раз не проскачет!
Раньше я не бросал «лепешечки». Только смотрел, как сегодня. Прав Алкимен: я боялся опозориться. От Алкименовой правоты сделалось еще обидней. Вскочив, как оводом ужаленный, я схватил первую попавшуюся гальку и запустил по воде.
Они стояли и смотрели. Они раскрыли рты.
– …восемнадцать, девятнадцать, – завороженно считал Делиад, – двадцать, двадцать один… двадцать девять, тридцать…
Он замолчал. А камень все несся к горизонту, мерно подпрыгивая. Потом исчез. Наверное, пошел ко дну. Ну, я так думаю.
– Ничего себе!
– Даешь, Гиппоной!
– Это случайно!
– Новичкам везет!
– Точно, случайность!
– Повторить сможешь?
Вот тут я испугался по-настоящему. Раньше позор был просто позор, а сейчас, после случайного триумфа – всем позорам позор!
– Давай! – не отставал Алкимен.
– Ну, не знаю…
Я протянул это как можно занудней. Чтоб отстал.
– Давай!
– Давай!
– Да-вай, да-вай!
Они орали хором. Подбадривали не меня – друг друга. Одинокая чайка снялась с морской глади, полетела прочь. Нет, не отстанут. Я поискал плоский камень. Примерился. Камень лягушкой проскакал по воде – четыре неуклюжих прыжка – и с насмешливым бульком пошел ко дну.