– А тебе этого очень не хочется?

Лаодика топнула ногой, обутой в изящную сандалию, ее щеки сделались пунцовыми:

– Как ты смеешь мне такое говорить? Я никогда не просила убивать своего сына! Завещание подделано, я опекунша всех детей. Лаодика-старшая скоро выйдет замуж, как хотел мой супруг. Больше мне ничего не нужно.

– Неужели? – Мнаситей подошел к ней и взял за руку, которую женщина тут же выдернула. – И тебе будто невдомек, что тебя ненавидит народ и большинство царедворцев, считая повинной в смерти мужа? Зачем ты приказала казнить его родню? Теперь персы спят и видят тот момент, когда на трон сядет Митридат. Если с ним ничего не случится, ты недолго поцарствуешь, обещаю. В Синопе вспыхнет восстание, и они сметут тебя.

Женщина скрестила руки на груди.

– Но что же делать? – спросила она, ни к кому не обращаясь. – Я не хочу быть причиной гибели сына. Он все же мой сын.

– Тогда он станет причиной твоей гибели, – заметил Мнаситей. – Известно ли тебе, дорогая госпожа: в бреду твой сыночек рассказывает, что видел, как ты убивала отца – подливала в вино яд из коричневого сосуда?

Царица подняла руками волосы, подстриженные до плеч:

– Но как он мог…

– Вероятно, следил за тобой, – усмехнулся Мнаситей. – Нужно быть осторожнее, моя дорогая. Теперь представляешь, как отреагирует общественность, когда слова Митридата станут ее достоянием?

Губы Лаодики, сочные, полные, шевельнулись:

– Врач расскажет… Если уже не рассказал…

– О враче я позабочусь, – успокоил ее Мнаситей. – Что же касается твоего сына… Дело уже сделано. Врач говорит, Митридат очень плох. Тирибаза нет рядом, и мальчишке никто не оказывает помощь. Рабыни не носят ему еду и питье. Он не проживет и двух дней, вот увидишь.

Царица молчала. Ее синие глаза изучали прожилки на мраморном полу. Мнаситей почувствовал, что она понимает его правоту. Когда речь идет о власти, родственные связи не имеют значения.

Митридат в жару метался по влажной подушке, глотал пот, дышал его испарениями. Ему уже случалось болеть, и тогда рабыни протирали его тело холодной водой и благовониями. На этот раз он лежал в комнате уже четыре дня, и к нему подходил только один человек, врач, чтобы пощупать пульс. Митридат, находясь в полузабытьи, понимал, что умирает, но звать на помощь не хватало сил, и он лишь обреченно стонал, ожидая вестника наступления смерти – крылатого бога Таната. Когда глубокой ночью кто-то приложил к его пересохшим губам чашу с холодной водой и обтер лоб, ему показалось, что Танат уже перенес в царство мертвых его душу, и теперь черед Харона, который никогда не отказывал просившим перевезти их через мрачные воды Стикса.

Харон склонился над ним, и Митридат собирался поблагодарить старика за его доброту.

– Спасибо, Харон.

– Ты пока в царстве живых, – послышался знакомый голос, и Тирибаз аккуратно взвалил на плечи обмякшее тело. – Теперь я с тобой, мне удалось бежать из заточения. Прошу тебя, мой господин, постарайся молчать. Во что бы то ни стало нам нужно покинуть дворец, иначе встреча с твоим отцом в царстве Аида не за горами.

Митридат улыбнулся, закрыл глаза и снова провалился в небытие. Его привели в себя капли дождя, бесцеремонно падавшие на лицо. Мальчик открыл глаза и увидел перед собой довольное смуглое лицо Тирибаза.

– О боги! – воскликнул царедворец. – Благодарим тебя за спасение нашего царя!

Ему вторили еще несколько голосов. В предутренней дождевой мгле подросток смог разглядеть царского виночерпия Моаферна и конюха Сисину, облаченных в панцири и шлемы.