– Вот что, Саша, – начал он и снова затих.

И в Чередникова постепенно вползало чувство тщеславия: все-таки не с кем-то жаждет посекретничать легендарный Пал Палыч Волков, а с ним, Александром Александровичем, пока лейтенантом, но там видно будет… И снова Саша, воспарив мечтами, уже мысленно сменял уходящего на покой, утомленного, старого и потому порядком поглупевшего Порфирьича и наводил полный порядок на вверенной ему территории. Причем острым, орлиным, новым взглядом немедленно выявлял недочеты в повседневной работе, и под его чутким руководством, с внедрением всех новых методов криминалистической науки…

Полеты во сне и наяву прервал Волков.

– Тут вот какое дело, лейтенант Шурик, – снова заговорил он, решившись, – Ирину мне жаль, понимаешь?

– Ясное дело, понимаю, – заверил Чередников, – только ведь…

– Погоди, – артист поднял ладонь, призывая к тишине, – дай договорить. Ты вот, когда тела выносили, наверняка кое-что приметил.

– Так я и говорю! – немедленно вскинулся Саша. – Я и толкую. Они… ну, то есть вы поняли, не так выглядят, как должно быть.

– Что естественно, – мрачно пошутил актер.

– Нет, вы погодите, – настаивал тот, – я хоть и почти сразу сбежал в кусты, а все ж таки увидел. Как вам объяснить…

– Слушай, участковый, я стольких следователей переиграл – тебе и не снилось, – напомнил Волков. – Говори как есть, толком.

– Так вы играли – там же, в кино, не показывают то, что в учебниках, в моргах… в общем, когда заживо сгорают, мышцы вот эдак сокращаются, – Чередников скрючился, прижав локти к бокам, – поза боксера. Под действием температуры все мышцы разом резко сокращаются, и все конечности как бы собираются.

– Они все прямые были, – помолчав, заметил Пал Палыч.

– Прямые! И обязательно надо было бы глянуть на ту часть тел, которые к полу прилегали – а вдруг там трупные пятна?

– Почему им там быть? – несколько подначивая, осведомился актер.

– Ну а что, если их раньше убили, а потом уж в подвал скинули, а позже устроили поджог, – пробурчал Чередников.

– Не разыгралось у тебя воображение? – спросил актер. – С чего подозревать убийство? Вполне безобидные тетки. Постоянно на даче не проживали, так что и брать особо нечего там было – что, соленья-моченья? Сейчас не то что после войны: налетчиков нет, за харчи не губят.

– А если личная месть? – предположил Саша.

Волков лишь бровью пренебрежительно дернул:

– Личная месть модистке? Кому могла перейти дорогу ажно до смерти? Неправильно тряпку какую пошила? Лоскутом не поделилась? И потом, не забывай: личная месть – это всегда персональное дело, а тут и мать, и нянька – совершенно посторонний человек. Или предположишь, что мстили бабке без ног?

– Убрали как ненужных свидетелей…

– Шурик, помилуй. Ты соображаешь, что говоришь? Это ж подрасстрельное дело. Кто ж ради никчемных двух старух к стенке прислонится – разве совсем плохой на голову…

– Или уверенный в своей ловкости и безнаказанности, – упрямился Шурик. – А что?

– Нет, ничего. Пожалуй, – вежливо согласился актер.

Чередников, поколебавшись, все-таки решился:

– А вот чтобы ограбить, например.

И снова Пал Палыч, подумав, согласился:

– Не спорю, вещички кое-какие у них водились. Дело женское: тряпки, меха, столовое серебро. Но повторюсь: не те сейчас времена – ради шмотья душегубствовать. Неувязочка, как говорится…

– А если не просто вещички? Молочница толковала, у них в подвале полно мильонов, – выпалил Саша и смутился.

Пал Палыч с сомнением скривил рот, сплюнул, совершенно как простой смертный, цевкой сквозь зубы:

– Брось, Шурик. Для Нюрки все, что больше трешника – мильон. К тебе ее запусти – небось, под присягой подтвердит, что ты делатель фальшивых бумажек и родного отца задушил.