Разведчиков Илья не слишком любил – за независимость и высокое самомнение. Но понимал, что без них никуда.

Разведчики отвечали ему полной взаимностью, особенно их начальник, жом Мельников. Ну да, так получилось, что он своим умом и трудом выбился из простых.

Не тор.

Зато майор.

И Алексеев время от времени поглядывал на него… своеобразно. Вслух ничего не говорил, но ведь разведка же! Сложно ли узнать, что твой генерал тебя считает выскочкой и пролазой, который незаслуженно занимает свое место? И приятно ли?

Учитывая, что разведчики примерно такого же мнения и о генерале были. Вот уж кого бы в жизни генералом не сделали, когда б не война. А так не было у Валежного выбора. Только Илью это не оправдывало.

Шаркун паркетный. Тьфу!

– Никон идет к селу, – отчитался разведчик. – Будет уже завтра, тор генерал. А пока там человек сто… может, сто пятьдесят. Не больше. И те… счастливчики, одно слово. Сброд с бору по сосенке, таких разметать – плевка не стоит.

О том, что Никон уже в селе, он говорить не стал. Ложная информация?

Да, вот так.

Но тут уж виноват сам Илья.

Жом Мельников и так поглядывал на сторону освобожденцев, а после того, что творил генерал в несчастной волости…

Есть пределы всякому терпению. А поскольку подчиненных разведчик подбирал под себя, они и думали примерно одинаково. Можно убивать ради защиты. Но ради забавы?

В каждой чаше есть последняя капля. И если чаша переполняется, тут уж плевать на все. На любые слова и на любые дела.

В глазах Мельникова Алексеев перешел некую грань, за которой нельзя оставаться человеком…

Децимация[7] была последней каплей. Эти места надолго запомнят Алексеева и надолго его возненавидят. Здесь детей не будут называть Илюшками.

– У них точно нет пулеметов, майор?

– Клянусь, тор генерал! Мы едва успели, но пока… там едва ли сотня человек. Ружья какие-то есть, как бы не прадедовских времен, это ж самое сердце волости, считай. Чего им тут защищаться? На границе у них патрули, а здесь-то, они считают, безопасно. Таких сел по волости много.

Илья глубокомысленно кивнул. Сомневаться ему и в голову не пришло. К чему?

Мысль, что Никон не дурак, тоже не приходила. Чего ей в пустоте делать? Хотя мог бы и подумать, что если имеется транспортная развязка, то защищать ее будут серьезно.

Не подумал.

– На рассвете – атакуем.

Говорят, белки чувствуют непогоду.

Скачет рыжуха по веткам? Все будет хорошо. Даже если небо все в тучах, скоро и разветрится, и снега не будет.

Спряталась в домик?

Жди беды. Уж морозов – всяко.

Женя Белкин тоже предчувствовал.

Вот как хотите… свербело!

Мозжило, тянуло, давило, плющило… сколько слов ни подбери, все одно – тяжко на душе. Нехорошо, неправильно.

Подошел денщик, присел рядом.

– Тор полковник, разрешите…

– Без чинов, Пахом, – отмахнулся Женя.

Какие там чины? Всю войну вместе, считай, под одним одеялом… последним куском хлеба делились. Давно уже не хозяин и слуга. Давно уже друзья, крепче некуда. Пахом своего полковника опекает, что та нянька.

Женя никому не позволял и косо взглянуть на хромого вояку. Подумаешь, колено не гнется? Передвигаться быстро не может, только в седле себя хорошо чувствует… и что? Зато не предаст. А это куда как ценнее проворства.

– Соврал Мельников. Что хотите со мной делайте – соврал.

Женя насторожился.

– С чего ты решил?

– Я ведь деревенский, тор. Не забыл еще старых ухваток. Пошел сегодня на речку, рыбки половить, а река-то мутная.

– Илистая…

– Илистая, да не такая. Словно ее поверху где взмутили, а вниз облако пошло…

Женя кивнул:

Допустим. Река мутная, но тому могут быть и естественные причины. Необязательно ее кто-то вброд переходил или еще чего…