От какао пахло так, что я то и дело облизывался, сидя у печной дверцы. Потом не выдержал, встал и потянулся носом к чайнику. Чайник сердито пфыкнул. Я отскочил. Оправил на себе курточку. И обомлел. На суконном подоле виднелись две ярко-коричневые буквы О.

Это, значит, курточка коснулась дверцы и раскаленные ободки глазков отпечатались на сукне. Я осторожно тронул прожженные места мизинцем. Серединки кружочков послушно вывалились.

На ослабевших ногах я отошел от печки. Сбросил валенки. Лег на кровать – носом к стене. Горе и страх навалились на меня как глухие ватные одеяла.

– Ты что притих? – забеспокоилась мама.

– Что-то голова болит, – сипло соврал я.

– Еще не легче! В такой-то день… Миля, принеси градусник.

Старшая сестра с градусником прибежала из соседней комнаты.

– Ну-ка, расстегни курточку.

Я сел на кровати.

– Не надо. Ничего у меня не болит. У меня… вот. Делайте со мной, что хотите, но я не виноват…

Боже ты мой, как возликовали мама и Людмила. Еще бы! Вместо скарлатины, менингита и воспаления легких – какие-то несчастные дырки на сукне!

– Глупый малыш… – Они тискали меня по очереди. И лишь тогда у меня намокли глаза…

Тут же на курточку были поставлены заплатки, и ко мне вернулось именинное настроение. Тем более, что, кроме несчастливой обновки, были и другие подарки. В том числе книга "Гулливер у лилипутов" от соседа Лешки Шалимова. Малость потрепанная, зато сразу видно – ужасно интересная: с кораблями и всякими занимательными событиями.

Поэтому на печную дверцу я не обиделся (в конце концов, сам виноват). И в тот же вечер, сидя у плиты, я читал о приключениях Гулливера. Читал с величайшим удовольствием, тем более, что буквы были очень крупные.

Но печка-плита была исключительно наша, семейная. А круглая голландка согревала весь дом. Она была центром нашего маленького мироздания под названием "Улица Герцена, пятьдесят девять". И никого не удивляло, что к жильцам «столовой» то и дело захаживали соседи – постоять у печи, прислонившись к ней спиною, погреться и поговорить о событиях на фронте или о кинофильме "Кащей Бессмертный", где в образе Кащея показан сам фашистский фюрер. И послушать, как хрипит и сотрясается репродуктор – от московских салютов в честь новых побед Красной Армии.

Печь от пола до потолка была выкрашена до войны серебристой краской. За несколько лет краска потускнела и облупилась. А на высоте половины человеческого роста была вытерта совсем, и там чернело пятно отполированного железа. В этом месте любители, погреться касались печи наиболее выпуклой частью тела. А поскольку рост любителей был самый разный, то пятно получилось обширным.

…Когда кончилась война, а я пошел в первый класс, в «столовой» поселились мамины знакомые – Вогуловы. Это были дядя Степан – инвалид и пьяница, его жена тетя Зоя – всегда недовольная мужем, и две их дочери. Отличница Аля была шестиклассницей, а бестолковая и много о себе воображающая Римка училась в третьем.

Мои брат и сестра в ту пору были в Одессе, в политехническом институте, мама приходила с работы поздно, поэтому по вечерам я «пасся» у Вогуловых. Чаще всего шлифовал известном местом любимую печку.

Аля в это время читала вслух. Вроде бы не специально для окружающих, просто она так готовила домашние зада-ния по литературе. Но все слушали ее со вниманием. И я слушал.

Правда, первое чтение не понравилось мне. Это было «Детство» Максима Горького. Конечно же, всем известный эпизод, когда дед выпорол сперва внука Сашу, а потом и будущего знаменитого писателя. Я будто своими глазами увидел затхлую полутемную кухню, где свершались зловещие приготовления казни. Ощутил вязкий стыд, томительный страх и беспомощность т е х мальчишек. И эта боль, этот крик… Я бы ушел, но какая-то темная сила не отпускала: словно сам был там на очереди, после мальчика Алеши…