Народу для середины рабочего дня в зверинце оказалось необычайно много. Дети с мамашами встречались, кстати, редко. Основной контингент посетителей составляли молодые коротко стриженные ребята со своими тёлками. Они сновали от клетки к клетке, громко смеялись и щёлкали «мыльницами» всё подряд.

Муравьед продолжал лакать, периодически салютуя лапами. Я обратил внимание, что на газончике среди травки протоптаны дорожки от будки к пню, от пня за будку и кольцом вокруг неё. Муравьед подтвердил мои предположения, закончив трапезу. Прополоскал пасть в ведёрке и отправился на прогулку, следуя трусцой по выверенному маршруту, размахивая широким, похожим на флаг хвостом. С тропинки он не сходил. Зрелище было жутковатое. Казалось, зверь осознаёт своё бедственное положение и старается сохранить спортивную форму в надежде на освобождение. Я вспомнил, как сам нарезал восьмёрки по тюремному двору – из угла в угол, по диагонали, чтобы сделать больше шагов.

Мне сделалось не по себе и я отправился к птицам.

Дабы отвлечься от арестантских кошмаров, я постарался переключиться на Гольдберговскую тему. Шагая вдоль вольеров с токующими глухарями, суетящимися дроздами, поползнями и свиристелями, я размышлял о предстоящей экспедиции. Теперь уже было ясно, что поеду. Другой вопрос, с кем и на каких условиях. Человеческий фактор в таких делах – вещь немаловажная. На Славу я мог рассчитывать целиком и полностью, а вот другой предполагаемый участник похода – двоюродный брат Давида Яковлевича – Вадик требовал повышенного внимания. Вадик был человек особенный. С ним-то и следовало пообщаться до окончательного разговора с Гольдбергом. Вадик был утончённой натурой и его следовало прокачать ненавязчиво, заехав под каким-нибудь благовидным предлогом. С Гольдберговским брательником я был немного знаком и ведал о его увлечениях: револьверы и бабочки.

Ненавязчиво… ненавязчиво! Я с облегчением вздохнул и поцокал распушившему хвост глухарю. Птица немедленно запрокинула голову и отозвалась пощёлкиванием. Глухарю, как и мне, было скучно, и каждый из нас развлекался. Я подмигнул птице. Решение сложной задачи было найдено. Коли Вадик так любит револьверы, то он получит в коллекцию ещё один. У меня весьма кстати образовался подходящий экземпляр. Вместо того, чтобы выбрасывать «Удар», я его пристрою в хорошие руки. Пусть напоследок послужит. Стрелять из него Гольдберг-младший не станет, посему волына пролежит в шкафу до скончания веков и ни в какой милиции не засветится. Нехай вчерашний инцидент с пацаном останется для всех тайной. Да здравствует глухарь![3]

Я посмотрел на часы. До встречи с Костиком оставалось минут сорок; зверей ещё можно было обозревать и обозревать.

– Здравствуй, Илья!

Я оглянулся. Мир тесен. Ирка, молодая мамаша из пролетарской семьи, с которой я имел удовольствие близко пообщаться прошлым летом, держала за руку свою трёхлетнюю дочь Соньку.

– Привет! – изобразил я на лице светлую радость.

– Ты что тут делаешь?

– Гуляю, – простецким тоном ответил я и улыбнулся.

– Один? – удивилась Ира.

– Один. Савсэм адын.

Тон тифлисского кинто сделал своё дело. Ира, привыкшая видеть меня в компании жены, нам миг растерялась, но скоренько сориентировалась и стала само обаяние. Это она умела.

– Ну вот, – сказала она, – живём в одном дворе, а встретились лишь в зоопарке. Так ты здесь один?

Догадаться, какие выводы о моей семейной жизни делает Ира, было нетрудно, но не объяснять же, что я жду торговца оружием. Впрочем, наплевать, что она думает. Пришёл убивать время, так делай это с радостью.