– Да потому, что, спрятав вас на время в одной из разведывательно-диверсионных школ в Италии под чужим именем, мы таким образом получим хоть какой-то шанс спасти вам жизнь. Пока о вас не забудут, пока не прояснится ситуация в Италии и на других фронтах. Официально вы – представитель отдела диверсий имперской безопасности.

– А по-моему, подполковнику СС стоит сказать правду, – неожиданно вмешался Курбатов. – И состоит эта правда войны в том, что в Италии мы еще и станем использовать вас как приманку, выясняя, какие силы попробуют подобраться через вас к сокровищам Роммеля. Выяснять и истреблять.

Родль взглянул на русского диверсанта с почти гневным осуждением: эта информация явно не рассчитана на самого Шмидта. И был слегка удивлен, когда сам барон отреагировал на его искренность с абсолютным спокойствием:

– Благодарю, полковник, это уже по-солдатски. Что же касается вас, Родль… Поскольку я поступил в распоряжение Отто Скорцени… Передайте ему, что готов выполнить любой его приказ.

– Что тоже оч-чень по-солдатски. Тем более что многие офицеры СС сочли бы за честь выполнять приказы первого диверсанта рейха, – совершенно серьезно, без какой-либо назидательности молвил Родль. На сей раз он был уверен, что говорит святую правду: к Скорцени действительно стремились, к нему тянулись. Вокруг него сотворялась некая романтическая аура, становившаяся все более притягательной для всякого ослабевшего духом. – Да, господа, иные и в самом деле сочли бы за честь… «Отчаянная борьба сохраняет свою вечную ценность в качестве примера» – когда фюрер изрекал эту мысль, он, прежде всего, имел в виду Отто Скорцени или же таких воинов, как он.

– У меня тоже создается впечатление, что, когда фюрер говорит о мужестве наших воинов, в качестве образца он всегда имеет в виду Скорцени, – великосветски поддержал его мысль фон Шмидт.

– Оказывается, и в этом вопросе мы единомышленники, барон. Прежде чем откланяться, сообщу вам, что у этого убежища имеется хозяйка. Она появится через полчаса и приготовит вам легкий ужин. Не думаю, что она способна скрасить вам эти три дня одиночества, поскольку к красавицам не принадлежит, зато стреляет отменно. За это ручаюсь. Так что молитесь на нее, как на богиню судьбы Мойру, – посоветовал Родль, направляясь к двери.

– Мне тоже позвольте откланяться, господин оберштурмбаннфюрер, – молвил Курбатов, отходя к двери вслед за адъютантом Скорцени. – И не сомневайтесь: Италия будет нашей, независимо от событий на фронтах. Так что барра, оберштурмбаннфюрер, барра!

– Италия как государство – дерь-рьмо, дуче Муссолини тоже всего лишь великосветское дерь-рьмо, – процедил барон. – А вот что значит ваше «барра», этого я не знаю.

– Боевой клич легионеров Римской империи. Кое-что из истории Рима нам, по ходу нашей стажировки в школе «Гладиатор», все же придется почерпнуть. Барра!

Оставшись наедине со своим презрением ко всему, что происходило в последние дни лично с ним, с Берлином и со всем прочим миром, фон Шмидт извлек из походного чемоданчика подаренную бывшим сокурсником, недавно вернувшимся после ранения с Восточного фронта, русскую гранату «лимонку» – вдруг его и здесь выследят; рядом с ней он положил пистолет и нож и припечатал донышками имевшиеся у него в запасе две бутылки вина.

– Барра! – как можно воинственнее прорычал он, откупоривая бутылку и с явным наслаждением отведывая ее содержимое прямо из горлышка.

Главное, что впереди его ждали три дня состояния «офицера, вполне законно сбежавшего от войны». Все остальное никакого значения сейчас не имело.