Побочные эффекты тоже были, но мы с легкостью мирились с ними. Мама начала набирать вес. У папы тряслись руки. После маминой смерти мы очень внимательно следили за папиным настроением – как бы он не переволновался. Ведь мы горячо любили, хотя иногда и чересчур опекали его – впрочем, наш увядающий патриарх любил нас точно так же.
Ни один из нас, детей, не унаследовал болезненности родителей. Ни один. Все семеро были здоровы и телом, и душой. Это стало нашим кредо. Может быть, мы не стали ипохондриками потому, что неусыпно присматривали друг за другом, бдительно изучали жизни друг друга зорким боковым зрением, которое развили, чтобы не оставлять без внимания родителей.
«Как он себя чувствует?» – переспрашивали мы друг у друга после звонка родителям. Или: «Судя по голосу, маме лучше».
(Сейчас я понимаю, что у нас всегда был другой выход, он маячил у нас перед носом, и мы замечали его, но не верили, что это возможно.)
Если на протяжении десяти лет мама с папой ни разу не ложились в больницу, мы не то что бы могли вздохнуть свободно… хотя да, могли. Мы обменивались новостями, как будто бросали друг другу мячик:
«Как там папа?» Бросок. Мячик снова летит к тебе.
«Вроде ничего». Бросок. Мячик снова летит к тебе…
Работая с этой «чашей», я сумела объективнее взглянуть на историю своей семьи. Мне стало понятно, почему я из кожи вон лезу, чтобы моей дочери ничего не угрожало (читай: чтобы ей жилось спокойно). Хочу добавить, что этот текст подал мне идею для пьесы. Хотя сами «чаши» искусством не являются, часто они становятся своеобразной «грядкой» для него. Избавляя нас от чрезмерного эмоционального напряжения, связанного с некоторыми событиями из прошлого, они также позволяют нам использовать эти события и эмоции как строительный материал для творчества. Кроме того, тот же процесс заземления наполняет творчеством и саму жизнь.
Позвольте мне пояснить.
Чтобы избавиться от разного рода неприятностей, мы сначала должны избавиться от чужих представлений о самих себе. Иногда случается, что мы совершенно нечаянно и невпопад вдруг выбалтываем что-нибудь крайне личное – например, в ответ на чужие слова. Когда в чем-то признается другой человек, мы тоже вдруг решаемся на саморазоблачение, хотя до этого твердо решили, что никому не скажем.
– Я сделала аборт. Это ужасно.
Людям пристало общаться и делиться дарами Бога.
>> Мейстер ЭКХАРТ
Нам необходимо уловить наш личный, идиосинкразический язык, чтобы обрести возможность говорить о личной, идиосинкразической жизни.
>> Питер ЛОНДОН
[художник, писатель, преподаватель творческого мастерства]
Как только вы начнете прислушиваться к собственным историям и к тому, что они говорят о вас, то положите начало удивительному процессу – вы станете автором своей жизни и создателем собственных возможностей.
>> Мэнди АФТЕЛЬ
Какой бы запутанной ни казалась наша жизнь, как бы мы ни терзались, глядя на нее, все возможно исправить.
>> Мюриэль РУКАЙЗЕР
[американский поэт]
– Правда? Я тоже. Да, это уж точно.
Или:
– Мой начальник – свинья.
– Да уж, мой тоже.
Иногда такие саморазоблачения безвредны. Однако нередко мы потом кусаем локти: «Ну кто меня за язык тянул?!»
И действительно, кто же?
Когда мы сдерживаем чувства и не уделяем должного внимания происходящим в жизни событиям, они удивляют нас, внезапно всплывая на поверхность. Наверное, лучшая аналогия – феномен, хорошо известный борцам с лесными пожарами. Иногда огонь на поверхности, казалось бы, потушен, но вдруг он вновь проявляется далеко за противопожарной просекой. Как такое возможно?