В их доме даже садовник из ольтеков, старый Коуон Короткое Ухо, и её няня Уруа...

Отец основал научное общество, назвал его «Теолькун», и собрал в него своих учеников и единомышленников. Тех, кто видели в ольтеках не дикарей, которых нужно уничтожить, а народ с уникальной и удивительной культурой. Он сам нарисовал этот знак, взяв его с того золотого диска, который когда-то подарил Эмбер. Герб его общества — солнце, лучи и глаз. И раз в неделю в их гостиной собирались его ученики и обсуждали письменность и рисунки. Последнее его увлечение – остатки пирамиды, которую он нашёл где-то в черте города, пирамиды, которая должна была дать ответы на все его вопросы…

Но не дала.

И когда он погиб… Когда люди Агиларов его убили, всё его наследие рассыпалось в прах. Насколько знала Эмбер, все единомышленники покинули общество, а его работы либо остались где-то в особняке, забытые и заброшенные всеми, либо пылились, может быть, в каких-нибудь архивах. Во всяком случае, в университетской газете, которую она иногда просматривала, больше не было колонки, посвящённой научным открытиям, которую вёл её отец. Ольтеки теперь никого не интересовали.

Так откуда карточка с этим солнцем у сеньора де Агилара? Откуда она появилась, спустя столько лет? И почему он спрашивает об этом у неё? Он удивлён, будто не знает того, что дон Алехандро стоял за уничтожением «Теолькуна»!

Все эти воспоминания всколыхнули старую боль и как-то разом окунули в прошлое, да так глубоко, что Эмбер едва не вздрогнула, услышав голос сеньора де Агилара:

− Ну вот и сенат!

Коляска остановилась. А Эмбер подумала, что уже упустила удобный момент для того, чтобы правдоподобно изобразить недомогание. Слишком многое разом всплыло в голове. И хотя сейчас ей хотелось убежать куда-нибудь и побыть одной, чтобы успокоить взбунтовавшееся сердце, но бежать было некуда. Да и стало вдруг незачем. Вслед за болью, ужалившей в сердце, память всколыхнула и совсем другое чувство…

Эта карточка в руках сеньора де Агилара заставила её вдруг вспомнить о том, что она хотела узнать правду и отомстить, а вовсе не бежать, трусливо поджав хвост. А сейчас она увидела в этом возможность.

«…поищешь в библиотеке геральдический альбом отца.»

Она поищет. Обязательно! В этом доме должны быть ответы на её вопросы.

Эмбер вылезла из коляски и остановилась, глядя на огромное здание с колоннами из зелёного мрамора и широкой лестницей.

− С твоего позволения, хефе, поскольку мне всё равно нельзя в святая святых, я скатаюсь в шляпный салон, − произнёс Морис, завязывая папку. – А заодно и загляну к сеньоре Паломе, вдруг она узнает этого… хм… поэта на портрете. Может, это и есть большой любитель хризантем?

− Хорошо, Морис, − сеньор де Агилар достал часы из жилетного кармана, взглянул на них и, быстрым движением захлопнув крышку, добавил, − это же не займёт больше двух часов? Тогда жди нас здесь. Идём, Эмерт.

Они вошли в здание и оказались в огромном вестибюле. Их окружили позолота и мрамор, гулкое эхо шагов, и под взглядами огромных портретов, на которых были изображены гранды сената, заседавшие здесь с самого его основания, они прошли к большим двустворчатым дверям, украшенным львиными мордами.

Створки услужливо распахнулись перед сеньором де Агиларом, будто ждали. И два швейцара замерли навытяжку, пропуская их во внутренний амфитеатр, где располагался основной зал заседаний.

Большой прозрачный купол пропускал много света, и на обходной галерее повсюду стояли горшки с пальмами, но, несмотря на изобилие зелени и солнца, окружающая обстановка произвела на Эмбер гнетущее впечатление.