– Он выходил из одного из купе, месье.

– Что? – подался вперед месье Бук. – Из какого?

Было видно, что Хильдегарда Шмидт испугалась, и Пуаро бросил на своего друга осуждающий взгляд.

– Это вполне естественно, – сказал он. – Проводнику приходится ночью отвечать на звонки. А вы не помните, из какого купе он выходил?

– Оно было где-то в середине вагона, месье. Через две-три двери от купе мадам княгини.

– Ах вот как! Расскажите нам подробно, где и как это случилось.

– Проводник чуть не врезался в меня, месье. Это было, когда я шла с пледом из своего купе в купе княгини.

– А он вышел из купе и почти врезался в вас? И в каком же направлении он шел?

– Навстречу мне, месье. Он извинился и прошел дальше по коридору в сторону вагона-ресторана. Зазвонил звонок, но мне кажется, проводник не обратил на него внимания. – Она замолчала, а потом продолжила: – Я ничего не понимаю. Как это он мог…

Голос сыщика звучал успокаивающе.

– Это просто вопрос времени, – объяснил он, – и того, что он делал в тот момент. У бедняги проводника была, по-видимому, нелегкая ночь. Сначала он поднял вас, а потом ему пришлось отвечать на вызовы.

– Но это был не тот проводник, который поднял меня, месье. Это был другой…

– Ах, другой! А вы его раньше видели?

– Нет, месье.

– Ах вот как! А как вам кажется, узнаете вы его, если увидите?

– Думаю, что да, месье.

Пуаро что-то прошептал на ухо месье Буку. Тот встал и, подойдя к двери, отдал какое-то распоряжение. Сыщик же продолжил свои вопросы в прежней ненавязчивой, дружеской манере.

– Вы когда-нибудь были в Америке, фрау Шмидт?

– Никогда, месье. Должно быть, это прекрасная страна.

– Может быть, вы слышали, кем в действительности был убитый мужчина и что он был виновен в смерти маленькой девочки?

– Да, я слышала, месье. Это просто извращенная мерзость. Бог не должен позволять такому случаться. Мы в Германии не так извращены.

Глаза женщины наполнились слезами – был затронут ее материнский инстинкт.

– Да, мерзопакостное преступление, – серьезно произнес Пуаро.

Он вытащил из кармана лоскуток батиста и протянул его женщине:

– Это не ваш платок, фрау Шмидт?

– Ну что вы! Конечно нет! Это не мой.

– Понимаете, здесь виден инициал Х. Вот я и подумал…

– Ну что вы, месье. Это платок настоящей дамы. Очень дорогой и расшит вручную. Почти наверняка из Парижа.

– Если это не ваш, то, может быть, вы знаете чей?

– Я? Нет, месье!

Из всех троих слушавших только Пуаро заметил в ее голосе некоторое колебание.

Месье Бук зашептал что-то ему в ухо. Сыщик кивнул и обратился к женщине:

– Сейчас сюда войдут три проводника. Будьте так добры, скажите нам, с которым из них вы столкнулись, когда несли плед вашей хозяйке.

Вошли трое мужчин – Пьер Мишель, крупный блондин, проводник вагона Афины – Париж, и коренастый, тучный проводник бухарестского вагона.

Хильдегарда Шмидт только взглянула на них и немедленно отрицательно покачала головой.

– Нет, месье, – сказала она. – Вчера ночью я не видела никого из этих мужчин.

– Но это единственные проводники в поезде. Вы, должно быть, ошибаетесь.

– Я совершенно уверена, месье. Они все высокие, крупные мужчины. А я видела маленького и темноволосого. У него еще были маленькие усики. И его голос, когда он сказал «pardon», был слабым и напоминал женский. Я его очень хорошо запомнила, месье.

– Маленький темноволосый мужчина с женским голосом, – произнес месье Бук.

И Хильдегарда Шмидт, и трое проводников были уже отпущены.

– Но я ничего не понимаю – абсолютно ничего! Получается, что враг, о котором говорил Рэтчетт, все-таки был в поезде? Тогда где он сейчас? Как ему удалось бесследно раствориться в воздухе? У меня от всего этого кружится голова. Друг мой, умоляю вас, скажите хоть слово! Объясните мне, как невозможное может стать возможным?!