Кому же адресовал свои философские письма Сенека? Формально – прокуратору Сицилии и своему другу, любителю изящной словесности Луцилию. Но фактически письма являются как бы посланиями самому себе, неким нравственным завещанием, продиктованным голосом разума. Обращение «ты» становится авторским «я», воплощающим свод стоической морали. В самом общем виде «Письма к Луцилию» явились программой нравственного самоусовершенствования. Эту программу предназначал Сенека и для самого себя, и для Луцилия, а в его лице и всему сообществу людей.

«Письма к Луцилию» начинаются с того, что Сенека советует другу освободить время для совершенствования души, обратившись к лучшему, что есть в ней самой. И неважно при этом, сидит ли человек в своем доме, или странствует, – он всегда наедине с собой. Важно, какие мы есть, а не то, где мы пребываем. И поэтому «ни к одному месту мы не должны привязываться душой, но должны жить с убеждением: не для одного уголка я рожден, весь мир для меня отчизна».

Сенековский «человек добра» никогда не ищет себе оправданий, лечит себя мудростью и пренебрегает похвалой. Вообще же, награда за добродетельный поступок – в самом поступке. Для достижения добродетели надо не ограничивать страсти, как советовали последователи Аристотеля (перипатетики), а совершенно их искоренять.

Однако, как считал Сенека, одного желания добра мало, необходимы еще и воля, воспитание чувств, пробуждение совести. На фоне прагматичной психологии древних стоиков, признававших только разумное начало, доводы Сенеки меняли весь стиль философствования: «Будем жить так, чтобы недавно бывшее словом стало делом. Когда несет волна, нужно держать руль, бороться с самим морем, вырывать у ветра паруса. Нужно не разговаривать, а править».

Сенека очень точно уловил момент воли, ответственного выбора поведения; свобода выбора у него расширяла свои границы в отличие от стоического фатализма с учением о роке как неизбежной и непреодолимой силе. Он предлагал соизмерить выводы собственного разума с волей созидающего Логоса, или божества, которая может быть только благой, ибо бог – величайший благодетель, он заботится о людях и наставляет на путь истинный.

В связи с этим возникал и вопрос о страданиях человека. Зачем они ему даны? Сенека отвечал: «Бог посылает страдания с тем, чтобы закалить человека добра в испытаниях. Бог подобен любящему отцу, а не ласковой матери. Ты велик, человек? А откуда мне это знать, если судьба не дает тебе случая показать добродетель?»

Как часть божественной воли человек добра должен воспринимать и смерть. В этом лучшее лекарство против страха смерти: «Нет никакой разницы, смерть к нам придет, или мы к ней. Внуши себе, что лжет общий голос невежд, утверждающих, будто «самое лучшее – умереть своей смертью». Чужой смертью никто не умирает. И подумай еще вот о чем: никто не умирает не в свой срок. Своего времени ты не потеряешь: ведь то, что ты оставляешь после себя, то уже не твое».

По-своему подошел Сенека и к проблеме самоубийства. Он утверждал, что нельзя уходить из жизни под влиянием страсти. Разум и нравственное чувство сами подскажут, когда самоубийство является наилучшим выходом. Вместе с тем, если не останется возможности исполнять свой долг человека, самоубийство, согласно Сенеке, не только допустимо, но и оправданно. Принуждение, неизбежность казни, рабство – вот те явления, которые делают смерть обязанностью мудреца.

Потерпев неудачу в государственной деятельности, разочаровавшись в нравственных критериях римского общества, Сенека тем не менее не замкнулся в высокомерно-бесстрастной мудрости. Из идеалов древней Стои ему, римлянину, ближе всего оказался идеал человеческой общности, пусть и в фантастическом образе «вселенского града». Дух объединит людей, считал Сенека, и этим он прокладывал путь к христианству. Напоминая об истинных ценностях Стои и древней мудрости в целом, мыслитель словно предвидел нравственные искания всех будущих поколений: «Я преклоняюсь перед всем, что создала мудрость. Мне отрадно видеть в ней наследие многих, накопленное и добытое их трудом для меня. Но будем и мы поступать, как честные отцы семейства: умножим полученное, чтобы это наследие обогащенным перешло от нас к потомкам. Много дела есть и теперь, и останется всегда, и даже тот, кто родится через сто тысяч лет, не лишен будет возможности что-нибудь прибавить к завещанному».