Алёнина сумка падает с тумбочки. Из неё с мягким звоном выкатывается флакончик. Он замирает у моих ног, я машинально его подбираю, этикетка блестит, словно рыбья чешуя, прочитать почему-то никак не удаётся, и я смотрю на Алёну, и она на меня смотрит, и в глазах её страх, и злость, и вызов.

– Это не моё! Это ты мне подбросила… Дракон твой!

Лампы на потолке начинают мигать и потрескивать, я ощущаю пульс в кончиках пальцев и бегущий по спине холодок. Оглядываюсь на календарь, пытаясь посчитать, в какой день мне нужно было делать укол…

Алёна зло и резко взмахивает рукой, спихивая Гошку со стола, и тот с жалобным писком шмякается на пол.

У меня на миг темнеет в глазах.

Ближайший монитор отрубается со вспышкой.

Из-под стола тянет палёным.

Я роняю документы и флакон, изо всех сил стискиваю кулаки. Нет, только не снова, только не это, я могу держать себя в руках, могу, слышите?! Голова кружится, я вижу Алёнино лицо в рамочке из темноты – белое-белое лицо с распахнутым ртом и провалами глаз. Внутри ворочается что-то тёмное и злое, что-то, что нельзя выпускать, и я хватаю это за шкирку и мысленно рявкаю «нельзя!», потому что это мой дар, он должен меня слушаться, я должна его удержать, я сильная, я справлюсь. У меня слезятся глаза, и пальцы сводит, и я лишь на мгновение зажмуриваюсь…

А потом слышу короткий вскрик – и грохот падения.

Иногда мне снятся сны – не кошмарные, просто неуютные. В них тёмные коридоры, пыльные бетонные полы, окна без стёкол, из которых видно пасмурное небо и пустыри с высохшей травой. Я брожу по бесконечным одинаковым комнатам и помню, что мне нужно отыскать кого-то, но все встречные люди незнакомы. Я не знаю, где выход, я не знаю, как здесь очутилась – знаю лишь, что кто-то идёт следом, отставая на один поворот, и боюсь обернуться…

В следственном изоляторе на полу вытертый линолеум и потрескавшаяся плитка, а на окнах решётки. Вот и вся разница.

Я хочу проснуться.

Полицейские вежливы, даже внимательны. Наверное, потому, что я без вопросов делаю что скажут. Какая-то часть меня цинично ухмыляется, мол, мальчики просто боятся опасной ведьмы и не хотят неприятностей, но мне почему-то хочется думать про соблюдение прав задержанных, законность, справедливость и всякое такое. К тому же устроить неприятности кому бы то ни было я уже не в состоянии.

Часы на стене показывают половину второго. Государственный защитник, совсем молоденькая девочка, нервничает больше меня. Я односложно отвечаю на вопросы, хотя и знаю, что ей-то нужно рассказать все подробности. Беда в том, что вспоминать подробности мне сейчас не хочется, совсем не хочется, потому что если я буду вспоминать, то меня накроет истерика, а эта долбаная магия…

Нет, не думать.

Магия надёжно заперта – сразу по прибытии меня осмотрел врач, взял кровь для анализа и сделал нужный укол. Наверное, нужный. Во всяком случае, согласие на медицинское вмешательство я подписала не глядя. Юрист во мне тихонько матерится, но это неважно, главное, что дар молчит, и девочка-адвокат ничем не рискует, и парни за дверью тоже.

Бездумно пялюсь в столешницу. Мои руки на тёмном дереве кажутся совсем белыми и хрупкими, цепочка между браслетами наручников сверкает в холодном свете лампы. Совсем недавно читала Пратчетта, и один из его героев уверял, что нужно быть очень вежливым со стражами порядка, потому как, если ты сам протянешь руки, это гарантирует, что их не скуют за спиной, что было бы весьма неудобно. В чём смысл наручников в моей ситуации, понятия не имею.