– Не пойму я, чего тебе надо. Такой парень хороший – а ты как селёдка мороженая!

Пузырьки в голове сердито бурлят. Сама не успеваю понять, как оказываюсь у самого автомата, встаю напротив осуждающе хмурящейся Настасьи, заношу руку…

Опускаю руку.

Оседаю на пол.

Прислоняюсь к автомату спиной, прижимаюсь затылком, закрываю глаза, и какая-то часть сознания тихо радуется, что юбка на мне длинная и с тёплой подкладкой…

Я не хочу об этом говорить, тем более с этой кикиморой. Но и молчать уже не могу. Пузырьки шумят в ушах, я едва слышу собственный голос – и чувствую, как по щекам катится тёплое.

Жила-была девочка…

И жил-был мальчик, которому показалось забавным поиграть с нею в любовь.

А она, дура, и поверила.

Нет, сперва всё было хорошо. Мы гуляли за ручку, я смотрела влюблёнными глазами, а он дарил дешёвые гвоздички и несколько раз водил в кафе и кино. Мне казалось, что это счастье, что вот так и должно быть, я посвящала ему стихи с кривыми рифмами и соглашалась хранить наши чувства в тайне от одноклассников…

Я не знала, что все в курсе.

Я не знала, что этот олух поспорил с приятелями и весь класс делает ставки, когда ему удастся меня завалить – не знаю уж, кто выиграл.

Я не знала, что он параллельно встречается с другой девчонкой – а та, как более опытная, подсказывает ему, как быстрее вскружить голову глупой серой мышке, и щедро делится результатами с подружками.

А когда я узнала…

Он умер.

Не сразу, конечно. Сперва я просто увидела, как он с ней целуется. Это, кажется, тоже было подстроено – иначе откуда в безлюдном обычно сквере в считаные минуты собралась толпа? Потом они говорили – и он, и она, и другие девчонки, и смеялись, и показывали пальцем…

А потом вдруг потемнело, и невесть откуда налетевший ветер бросил волосы мне в лицо.

Я не видела, как он упал – но видели очень многие.

Настасья потрясённо молчит, и я знаю, о чём она думает.

– Суд меня оправдал, если что. Медкомиссия сказала… – Я зажмуриваюсь крепче, вспоминая официальную формулировку. – Вроде как от сильных эмоций проснулся дар, это никак нельзя угадать или проконтролировать, а у парня была редкая непереносимость магических волн с определёнными характеристиками, – делаю ещё одну паузу, вздыхаю. – Мне полгода, до самого выпускного, делали уколы, каждый день, чтобы никого больше случайно не зацепило.

Снова пауза, длинная, тоскливая. Гошка, видимо, чует моё присутствие, и я слышу, как он шебуршит за дверью кабинета, пытаясь надавить на ручку. Дверь поддаётся, дракончик выскальзывает в коридор и взбирается мне на колени. Я глажу его по макушке.

– А дальше? – помедлив, уточняет Настасья.

Я шмыгаю носом, скашиваю глаза вправо и вижу край зелёного подола. Что ж, раз уж начала, надо заканчивать.

– А дальше, – произношу жёстче, чем хотелось бы, – был кошмар. Меня в глаза называли ведьмой и убийцей. Многие боялись, но под терапией я вообще ничего не могла, и кое-кто это понял. Я приходила домой из школы и рыдала. Каждый день. Полгода.

Я снова умолкаю. Прозрачная ладонь невесомо касается моей руки.

– Извини. – Я не отвечаю, а Настасья продолжает: – Но сейчас-то всё в порядке? Ты ведь получила диплом, и работаешь, и…

– Да, – хмыкаю зло, – меня выпускают к людям.

Это, конечно, благодаря маме. Она целый год после школы таскала меня по врачам, от психологов до редких в то время специалистов по магии. Мне меняли лекарства, назначали процедуры, заставляли вести дневники и делать упражнения…

Не скажу, что меня вылечили – от магии нельзя вылечиться. Однако в итоге врачи пришли к выводу, что я действительно не опасна, в том числе и потому, что дар уже проснулся, а значит, всплеска такой же силы можно не ждать. Мне посоветовали походить на курсы по управлению силой и выдали справку, что я могу работать с людьми, даже с детьми и подростками.