– Вот уж чего, чего, – сплюнул в грязь Ратибор. – А воды тут хоть залейся… Дуй давай, а то воссиял аки ясное солнце!

Певец склонил голову и почти тут же в пожелтевшей воде мелькнуло прекрасное девичье тело, только хвост вместо ног, вроде рыбьего. Морянка стремительно скользнула в бурлящих волнах, сверкнув бриллиантовой чешуей и вынырнула по пояс у самого берега, ухватившись за торчащую из песка корягу, река текла, играя густыми черными волосами.

– Гой еси, добры молодцы… – почти пропела девушка. – Ладная нынче погодка, а вот вода грязная. Как тут берегини живут?

Она изящно перевернулась на спину, словно невзначай показав ладную грудь, струи дождя омывали лицо, смешиваясь с мягкими локонами.

– Отчего покликал, витязь? – обратилась Певунья к Волку, не спускавшему с нее восхищенных глаз. – Хочешь спеть мне земные песни? Луны не видать… Что за песни без полной луны?

Витязь едва опомнился, даже головой встряхнул для верности, но все же вымолвил отчетливо и громко, перекрикивая шум стихии:

– Не петь я тебя позвал, а на помощь!

– Неужто такому славному витязю помощь потребна?

– Так вышло… Понимаешь, мы тут не по собственной воле, цепи держат, а сорвать их сами не можем, для этого нужно железо, у нас же только голые руки. Помоги! Проплыви вниз по реке, покличь любого мужика с топором или молотом, а потом можно будет и спеть!

– Погоди! – спешно выкрикнул Ратибор. – Ты что же девку на верну погибель шлешь? Любой кто ее увидит, перво-наперво ухватит лук или копье, а то и вовсе багром перетянет с испугу. Это для тебя она краса, а для селянина? Для того что не человек и не лохматый зверь – все нежить. Кто ее слушать станет?

– И что же делать? – в отчаянии воскликнул Волк.

Сершхан все это время задумчиво шевелил губами, прикидывая ситуацию и так, и эдак, наконец решительно поднял лицо и твердо сказал:

– Микулка…

Закат пламенел буйным заревом, погружая солнце в густую пелену туч, но над головой небо отливало кристальной чистотой, а жаркие звезды зажигались в нем словно уголья костра. Микулка брел через лес, шуршал по редким опавшим листьям, быстро спускаясь к избе, ноги осторожно ступали по травянистому склону. Тяжкая, еще по живому теплая туша красавца-оленя ощутимо давила плечи. Сапоги повлажнели от теплой вечерней росы, рука для надежности ухватывала стволы тонких деревьев, а свет оконца, разливающий по округе тепло и уют, мелькал уже совсем рядом.

Внизу, отголоском далекой бури, шумело незримое в навалившейся тьме море, морянки молчали, видно ушли с прибрежных скал, опасаясь разыгравшихся волн. Не усидевшая в одиночестве Дива скрипнула дверью, высветив масляной плошкой всю поляну у дома, позвала нетерпеливо, беспокойно, темнота отозвалась лишь потревоженным эхом.

– Эгей, Микулушка! – снова окликнула она, настороженно озираясь и прислушиваясь к каждому шороху. – Ты где?!

Не дождавшись ответа, зябко поежилась и добавила совсем тихо:

– Мне одиноко и страшно одной… Никогда раньше так не было…

– И не будет! – почти в самое девичье ухо ответил неслышно подкравшийся паренек.

Дива аж вскрикнула от неожиданности, оглянулась и строго оглядела широкоплечего витязя с головы до ног, даже кулачками в бока уперлась для грозности:

– Я тут беспокоюсь, зову, чуть не плачу, а он подкрадывается аки дикий зверь! Не соромно?

– Вот глупенькая! – нежно шепнул Микулка, скинув в траву оленью тушу. – Я же тебя люблю как…

– Ну, скажи, скажи! – уже озорно улыбнулась девушка.

Грусть и тревога в глазах мигом сменились радостным облегчением.

– Ну… Как хорошо поспать, как покушать всласть… – в тон ей улыбнулся паренек.