– Но ты же сама во всем виновата, Ань... Думаешь, нам приятно было смотреть, как ты Витю унижала?

– Да как? Как я его унижала?

– А вскользь, походя... Ты и сама не замечала, я думаю. Вот это самое страшное и есть, что ты сама не замечала. Знаешь, как в народе говорят? Пастух без надобности кнутом щелкнет, а вся деревня вздрагивает... Не любила ты его, Ань. Прости, конечно, за правду. А он хороший мужик и счастья достоин.

– А я? Я, выходит, не достойна?

– Почему? И ты достойна. Только с другим кем-нибудь. Кто походя себя унижать не даст.

– Да уж... Можно подумать, так просто найти свое счастье, когда тебе за сороковник перевалило... Чего говоришь-то, Люд? Сама ж понимаешь, что в этом возрасте...

– Да я-то понимаю, Ань. А с другой стороны Виктор же в этом не виноват. Он от тебя не просто к молодой бабе ушел. Он по другому принципу.

– Ага. По принципу предательства, чтобы мне больнее было. Нет, а отчего он, допустим, лет десять назад этого не сделал, а? Пока я молодая была?

– Ну, не знаю... Не мог, наверное... И вообще, это не мое дело, чего я вдруг воспитывать тебя взялась?

– Вот именно. Не надо меня воспитывать, Люд.

– Ладно, не буду больше. Да, ты права – не стоило мне... Вообще не стоило...

– Бисер перед свиньями метать, да?

– Ну зачем ты так, Ань? Хотя, по сути...

– Не надо по сути, Люд.

– Ну не надо, так не надо. Тогда пока, Ань. Всего тебе доброго.

– Погоди! Погоди, Люд...

Сердце у нее вдруг затрепыхалось, унижение подступило комком к горлу. Ох, эти первые секунды унижения, еще неосознанные, не спроецированные на гордыню... Не у всякого достанет их распознать, не дать себе искушения схватиться за соломинку.

– Чего, Ань?

– Погоди... Это что же получается... Значит, и на свой день рождения меня звать не будешь? У тебя ведь через неделю...

– Нет, Ань, не буду. Ну, представь себе... Ты придешь, и Витя со своей новой... И что у нас получится? Ерунда на постном масле? Тут уж, знаешь, выбор должен быть однозначным...

– Значит, ты в сторону Виктора сделала выбор?

– Ну да... Мы со Славкой даже не советовались, само так вышло. Ты прости, что я тебе все так прямо говорю, а что делать? Нет, я понимаю, конечно, как тебе хреново сейчас... Но ты женщина сильная, я думаю, быстро в себя придешь. Прости, Ань.

– Да ничего, Люд. Желаю тебе никогда не оказаться в моем положении.

– Да... Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить... Я ведь не такая сильная, как ты...

С тех пор никто из них ей ни разу даже не позвонил. Как будто ее и не было. Сейчас, наверное, Света с Людочкой вовсю с Витиной Таней дружат... На дачу к Орловым ездят, в деревню к Сашкиной матери...

Вспомнила, и сразу плакать захотелось. А дождь за окном все идет. Ноябрьский, дымчатый. Смотреть тошно, кажется, все расползлось жижей-грязью. Нет, лучше не смотреть... Надоело.

Вернулась к мойке, снова натянула на руки перчатки, включила воду. Хоть какой-то звук в тишине квартиры... Взяла давешнюю тарелку, подставила под струю воды. Надо протянуть руку, взять губку с полочки, капнуть на нее моющего средства. Боже, сколько движений – пустых, вызывающих раздражение. А потом надо еще машину стиральную запустить, в гостиной пропылесосить, юбку с блузкой погладить – завтра же на работу...

Нет, ничего не хочется. Невмоготу. И ну ее к лешему, эту посуду! И все мелочные дела – к лешему! Такая тоска на душе... Одиночество, будь оно проклято.

Сорвала с рук перчатки, быстро прошла в спальню, цапнула в ладонь лежащий на тумбочке мобильник. Кликнула номер дочери и, услышав ее голос, проговорила быстро: