А открыв их, увидел прямо перед собой незнакомого мужчину.

Привычка воина будто подбросила его; в мгновение ока Воята вскочил, держа топор и равно готовый как к нападению, так и к защите. Сразу было ясно, что явился тот самый гость из тьмы, о котором рассказывала Предслава. Ночной пришелец имел вид молодого, лет двадцати пяти, мужчины, такого же роста, как сам Воята, – чуть выше среднего, но сложением несколько плотнее и шире, с округлым лицом, кудрявой русой бородкой и шапкой таких же волос, с правильными, довольно красивыми чертами лица, но чрезвычайно сумрачным выражением. Взгляд его горящих глаз был прикован к лежащей женщине с таким жадным напряжением, будто одним этим взглядом он стремился выпить из нее жизнь.

Предслава приподнялась на лежанке, сжимая в ладони мешочек с солонокресом и едва не плача от отчаяния: насколько же силен этот дух, если ничто – ни присутствие людей, ни свет, ни острая сталь, ни волшебные травы-обереги – не может защитить от его вторжения! Вскочив, Воята встал между гостем и Предславой, и ей сразу стало легче: дрожь унялась, мысли прояснились.

– Это что еще за уд березовый? – услышала она возмущенный, хриплый после дремы голос Вояты. – Чего приперся? Или тебя сюда звали?

– Звали, – ответил пришелец. Предслава снова вздрогнула: теперь он говорил низким, гулким голосом, совершенно не похожим на голос ее покойного мужа. – Она звала меня. я пришел. Она задавала мне вопросы – я отвечу на них.

Осторожно, стараясь не терять нечисть из поля зрения, Воята покосился на Предславу. Она села и сделала ему знак: отойди. За спиной троюродного брата ей было гораздо спокойнее и теплее, но дух выразил готовность отвечать, и от разговора нельзя уклоняться! Ведь этого она добивалась, когда вышла под свет полной луны с человечьим черепом в озябших руках!

Рулав, разбуженный голосами, сел на лежанке; проснулись и челядинки, но, едва бросив взгляд на мертвеца, охнули и зарылись в подушки и одеяла.

– Да, я звала тебя, – стараясь говорить твердо, что в присутствии Вояты получалось легче, ответила Предслава. Она сама дивилась, настолько укрепило ее дух сознание того, что она не одна. – И я задавала вопросы. Ты готов отвечать на них?

– Я отвечу тебе. Ты звала меня силой Мариной Чаши. Пришел срок тебе узнать больше, чем ты знала.

– Кто ты и из какого мира? – задала она первый положенный при подобных встречах вопрос.

– Я – из Закрадного мира. Я – страж Забыть-реки. Зови меня Князь-Уж.

Предславу наполнили противоположные чувства: и облегчение – это не Володыня, ее муж благополучно ушел к предкам! – и ужас: ведь тот, кто явился ей, был гораздо хуже, чем любой самый злобный мертвец. На реке Великой, где выросла она, или в Ладоге, где росла ее мать, стражем Забыть-реки считали Ящера, воплощение и дух Волхова, Ильмерь-озера, Чудского озера и прочих северных вод. Перебравшись жить в Деревлянь, она узнала, что здесь это божество носит имя Князь-Уж и что река Ужа, на которой стоит Коростень, считается и земным воплощением его, и телом, и местом обитания – как в Ладоге Волхов.

Мельком глянув на Вояту, она удивилась решительному выражению его лица: он совсем не испугался, ни капли, а ведь не мог не знать, кто такой Зверь Забыть-реки! Перед ним стояло божество, наиболее почитаемое в их родных северных местах, но тем не менее всем видом Воята выражал готовность броситься на врага, будто перед ним обычный человек.

На самом деле он все понял – даже больше, чем Предслава. С детства он столько слышал, в основном от деда, волхва Святобора, о хранителе границы между Явью и Навью, что теперь Зверь Забыть-реки казался ему почти знакомым. Но ведь и Воята происходил из правнуков знаменитой Радогневы Любшанки, той, что заново дала начало почти истребленному русью роду ладожских Любошичей – старшего рода словен на Волхове, того, что первым утвердил договор с богами этой суровой земли. Из дев-Любшанок в течение веков выбиралась Дева Альдога – богиня Леля на земле и невеста Волхова. И многие из них в дни больших бедствий, войн, неурожаев, наводнений ушли к своему темному жениху в его подводные палаты. А их братья из поколения в поколение знали, что, возможно, придет день, и самое дорогое существо, юную деву своего рода, придется в свадебном венке поставить на белую доску на воде – порог Нижнего мира, куда она ступит одна. Сколько из них исходили бессильной яростью, желая схватиться с Ящером за свою сестру – но было нельзя, ибо уговор надо выполнять. Все дети в Ладоге знали немало таких сказов, а потомки Любошичей – и подавно, ведь это были предания их собственного рода. И теперь, когда тот же самый Ящер, под другим именем в чужой земле, явился за сестрой Вояты – сына Святодары, внука Гневорады, правнука Радогневы – в нем словно проснулись все те десятки братьев, не имевших права биться за сестру. А он – имел, потому что Зверь Забыть-реки жаждал завладеть ею безо всякого уговора. Значит, правда была за Воятой, и сам Лад Всемирья стоял на его стороне. При виде этих мрачных глаз и темной тени на якобы человеческом лице в нем поднялась волна ярости и жгучей, долго сдерживаемой ненависти – такая мощная, что зубы свело. В нем одном она не помещалась; казалось, эти чувства давно копились где-то снаружи, а теперь устремились в его душу, будто в распахнутые двери. Воята увидел врага, ненависть к которому была гораздо старше, чем двадцать два года его жизни, и начисто смыла его собственный, личный страх, как ливень – каплю росы с листа.