– Не скажи! – Лют ухмыльнулся. – Может, эти угрызки с перепугу в Царьград убежали.

– С какого конца за меч браться – знает?

– Знает. Парень крепкий. Мистиша ему доверяет.

Насколько Бер успел разобраться, доверие Мистины Свенельдича было знаком высшего достоинства человека, а мнение его – несомненным мерилом истины для Люта.

Со скрипом открылась дверь, в избу пролился яркий свет солнечного летнего дня, повеяло солнечным теплом и запахом сена со двора. Все это так не шло к мрачному предмету разговора, что, казалось, растворился проход между белым светом и темным подземьем. Вошла Малфа, и снежная белизна ее платья тоже не шла к теплому дню.

– Бабушка заснула, – сказала она двум повернувшимся к ней лицам. – Что вы тут засели, как домовые?

Лют подвинулся на скамье и знаком предложил ей сесть:

– Я тебе место нагрел.

Но Мальфрид со вздохом покачала головой и села напротив.

– Он там спал. Ну, до того…

Лют немного подумал, прежде чем понял; Бер, вспомнив, немного переменился в лице. Однако Лют передвинулся обратно на свое прежнее место: покойник здесь не лежал, Улеб спал на этой скамье еще живым.

– Ну, это спать здесь нельзя. Посидеть-то можно.

– О чем вы толкуете? – спросила Мальфрид. И заметила, когда ей рассказали: – Не забывайте: Игморова братия – очень опасные люди! Они выросли в дружине, с беспортошного детства хотели быть витязями, как их отцы, они выучены так, что лучше невозможно…

– Мы тоже! – не без гордости ухмыльнулся Лют. – Мистиша хоть и немолод, а я не знаю, где ему в версту[4] сыщется боец!

– Князь будет за них горой стоять. Из этих семерых, которые пропали, пятеро были с ним в Таврии – ну, в то лето, когда все думали, что он погиб, а они чуть ли не пешком от Карши до днепровских порогов через степи шли. С ним было восемь человек. Из этих – Игмор, Добровой, Девята, Градимир и Красен. Они с ним через тот свет, считай, прошли. Они ему ближе кровного брата.

– Оно и видно! – недобро усмехнулся Лют. – Он по этим угрызкам сильнее печалится, чем по Улебу.

– Но в этой распре правда за нами! – горячо возразил Бер. – О́дин будет на нашей стороне.

– Ой, не знаю! – Лют покрутил головой. – О́дин любит раздоры, особенно между родичами. Как бы не он их и подтолкнул на это дело. И они уже верно заручились его помощью, прежде чем начинать.

– Это что же, – с оторопелым видом спросила Малфа, – нам… то есть вам придется выступать против самого Одина?

– Мы… – Бер запнулся: врожденное благоразумие не давало ему гордо заявить, что он не боится даже сильнейшего из богов. – Может, стоит попросить о помощи кого-нибудь другого? Неужели среди всех богов, варяжских и славянских, не найдется такого, кто за справедливость постоит?

– Может быть, Тюр, – вздохнула Малфа. – Но он однорукий. Надо спросить у бабушки.

Госпожа Сванхейд родилась и выросла близ святилища в Уппсале, где ежегодно весной к принесению жертв собирались все свеи, а жрецами были ее отец и дед; едва ли хоть кто-то в Гардах разбирался в богах лучше нее.

Они помолчали. Мысли Люта устремлялись в Киев, куда ему предстояло вернуться вместе со всей дружиной Святослава и принести ужасную весть киевской родне, мысль Бера в который уже раз искала наиболее сулящее надежду направление поисков отсюда, от места убийства. А Малфа думала о том человеке, который мог хоть немного приоткрыть тайну той страшной ночи – о волхве, который придет на вторые поминки.

Неужели, узнав, что у нее имеется дитя от Святослава, Дедич совсем ее разлюбил? Она не удивилась бы, если бы было так. Не ей следовало на него обижаться, а ему на нее – за обман. Но если он так ее и не простит, несмотря на Богумила – их общее дитя, только этой весной родившееся… Мальфрид с пятилетнего возраста познала губительные превратности жизни, и они закалили ее так, как мало с кем бывает в восемнадцать лет. В борьбе за свою честь, счастье, будущее детей она держалась стойко, но сейчас понимала: покинь ее Дедич, и ей грозит черная пропасть отчаяния. С самого детства судьба спрашивала с нее за злодеяния в роду, к которым она непричастна; это новое злодеяния грозило погубить будущее ее первенца. Проклятое дитя проклятого рода – вот кем вырастет ее Колосок, медвежий сын.