Ближе к краю мыса стояли несколько избушек, где жили волхвы. Дедича гости застали за делами по хозяйству; в простой серой рубахе, без оберегов и посоха, он был похож на любого из мужиков лет тридцати с небольшим. Однако необычное сочетание красок – русые волосы, густые черные брови и рыжая борода, а еще пристальный, острый взгляд ярких голубых глаз, легонько колющий прямо в душу, вызывая дрожь, давал знать, что человек это не простой.

– Да я и сам хотел посмотреть, что там, – сказал он, выслушав, с чем к нему приехали от Сванхейд. – Три тела подняли, троих мы похоронили, проводили, как полагается. Но коли их там больше было – остальные мертвяки шалить могут. А скоро жатва – испортят нам хлеб, голодными останемся. Давай сочтем – нынче который день? – Он взглянул на небо, хотя в разгар дня месяца не увидишь.

Втроем посчитали, что убийство случилось восемь ночей назад.

– На девятую ночь приеду, – пообещал Дедич. – Попробую вызвать – не отзовется ли кто.

– А если никто не отзовется? – спросил Бер.

– Оно и к лучшему. Нам тут мрецы[2] не нужны. И для людей худо, и для князя нашего будущего тоже доброго ничего нет.

После того как Улеба, которого и Сванхейд, и словене хотели видеть новым своим князем, убили люди Святослава, о том, чтобы Святославу здесь править, речи больше не шло. Сошлись на том, что Святослав и словене признают здешним владыкой его сына от Мальфрид – мальчика неполных двух лет. Для того Святослав должен был дать ему княжеское имя и объявить наследником здешних прав и владений, и сейчас шли долгие совещания старейшин об этом деле и всех его условиях. Беру и Люту будущий князь приходился родичем, да и Дедич был ему не чужой, но об этом он с внуком Сванхейд говорить не хотел.

– Тебе что-то нужно? – спросил Лют. – Для жертвы, может?

– Кровавую жертву не буду приносить – если есть там кто худо умерший, от крови они вовсе ошалеют, и меня, того гляди, загрызут. Пусть Свандра или… – Дедич запнулся, но все же сказал, – Малфа блинов испекут, каши сварят и киселя сделают… Да они и так сделают – девятый день же будет.

На третий день умерших поминали у могилы, еще дважды – на девятый день и двенадцатый, – это полагалось делать дома.

– Ты на поминальный стол к нам придешь? – спросил Бер.

– Коли пригласите… так приду.

Дедич старался держаться невозмутимо, но Бер угадывал в нем тайное сомнение – и волнение.

– От имени бабки моей, госпожи Свандры, и всего дома нашего, приглашаю, – Бер поклонился, – пожалуй к нам отправить стол[3] на девятый день, батюшка.

Дедич слегка хмыкнул, но благосклонно кивнул:

– Пожалую, коли просите.

С тем родичи и отбыли назад в Хольмгард. Кровного родства между Лютом и Бером не было, но оба они состояли в довольно близком родстве с покойным Улебом и теперь, занятые улаживанием его посмертных дел, стали считать друг друга за братьев. Оба невозмутимо гребли и думали, глядя в синие волны могучей реки, об одном и том же: из того громадного дела, что им предстояло, они сегодня делают первый маленький не шажочек даже, а приступ к шажочку. И сколько их еще будет впереди, пока они смогут с чистой совестью обратиться с духу Улеба: мы отомстили за тебя, отныне тебе открыта дорога для возвращения в белый свет! Ведь тот, кто злодейски погублен и не отомщен, возродиться в потомстве не сможет, а вместе с тем от общей удачи рода будет оторван кусок. Чтобы сохранить в целости родовую долю, не дать ей уменьшиться – ничего не жаль. Поэтому месть – непременная обязанность свободного человека, ради мести не жалеют жизни и преследуют эту цель, бывает, по многу лет, лишь бы не ослабить свой род, не опорочить его прошлое и не подрубить будущее. День за днем, по мере того как отпускало потрясение и ужас после убийства Улеба, Бер и Лют все сильнее осознавали, какой тяжкий долг ложится на их плечи и утверждается там. Лют был старше почти на десять лет и гораздо опытнее в делах, связанных с пролитием крови: семнадцати лет он уже принял деятельное участие в той войне с древлянами, на которой погиб князь Ингвар, да и дальних опасных поездок он совершил немало – от Царьграда до Франконовурта, двора немецкого короля Оттона. Этот новый долг он принял со спокойной уверенностью, что так надо. Бер тоже ничуть не сомневался, что обязан его принять, и не был склонен к трусости и малодушию, но, имея меньше опыта, втайне волновался перед таким испытанием.